Фуражка, милая, не рвися,
С тобою жизнь моя прошла.
С тобой, с тобою пронеслися
Мои кадетские года!

О первых годах нашей семейной жизни подробно рассказала моя родная сестра, Мария Михайловна Лиитойя, урожденная Наумова, в книге «В потомственное дворянское достоинство возведен», в статье «Блестяще образованные, но не имеющие ремесла». Книга посвящена Николаю Петровичу Пастухову, нашему прадеду по линии матери Елены Леонидовны Пастуховой. Скажу только вкратце, что на долю моих родителей выпала нелегкая судьба беженцев от большевистского режима в России. Они выехали сначала в Турцию, где я родился в 1921 году, а затем в тогдашнее королевство С.Х.С. (впоследствии Югославия). Чтобы прокормиться, родители нашли себе заработок во французской авиационной компании с полетами на линиях Париж, Франция — Белград, СХС, с аэродрома в городке Панчево. Сам аэродром начинал свое существование с больших полотняных ангаров и бывших военных складов, оставшихся после войны.

Летом 1926 года, когда мне было пять лет, на панчевском аэродроме со мной произошло особое приключение. Мама брала меня с собой на работу, где я чувствовал себя как дома, бродя между аэропланами. Рабочие и механики меня знали и шутили со мной. Многие из рабочих были русскими эмигрантами, так же как и мои родители. Как-то раз я залез в открытые двери пассажирского аэроплана «Кодрон», примостился в одном из кресел и заснул. Я, конечно, не знал, что «Кодрон» был приготовлен к отлету. Никому не приходило в голову, что где-то в кресле почивает мальчишка. Спал я, видимо, крепко. Меня разбудил треск моторов и крик пилота француза: «J’ai Paul avec moi!» (Это Поль со мной). Как видно, я чуть не улетел в Париж. Ну и попало же мне за это по некоторому месту пониже спины, и я получил строгое наставление не залезать в аэропланы.

В Панчево я часто отправлялся гулять самостоятельно. Не раз меня полиция возвращала домой. Хорошо, что городок был маленький и движение по улицам небольшое. В основном это были телеги, запряженные лошадьми, автомобилей почти не было. Полицейские меня спрашивали «Чиj си ти?» (Чей ты?). Я отвечал просто: «Я мамин и папин». Все- таки доставляли меня домой.

Помню себя 4-5-летним мальчиком и как по вечерам в постели моя мать мне рассказывала и упорно повторяла, что я «русский мальчик», что моя родина — далекая Россия и что, когда я вырасту, я буду жить «на Волге, большой и красивой реке». Увы, судьба так и не привела нас домой, на Волгу. Мама пела мне русские песни и рассказывала сказки, в том числе мою любимую, о «Золотой рыбке». Я маму слушал внимательно и с удовольствием.

Панчево был маленький городок с сербским и венгерским населением. В сущности, это было большое село с немощеными улицами, с тучами поднимающейся пыли от проезжающих телег. Мои первые знакомые были уличные мальчишки и некоторые друзья венгерского происхождения. Язык у меня был смешанный: сербско-русско-венгерский. Кое-как я болтал и по-французски, играя с детьми из французских семейств, служащих на аэродроме. Но надо отдать справедливость моим родителям и бабушке Анне Васильевне Пастуховой, которая переехала к нам в Югославию из Латвии. От них я получил какие-то знания русского языка и знакомство с православием. Я начал прислуживать в церкви в возрасте пяти лет.
Поначалу родители отправили меня в основную сербскую школу, но я с сербским укладом не сжился. После четвертого класса гимназии меня решили определить в Первый Русский Кадетский корпус. Но чтобы попасть туда, надо было сдать вступительные экзамены по русскому языку и литературе и по русской истории. Пришлось перестраиваться, переучиваться. С помощью репетитора я сдал экзамены и поступил в пятый класс.

Переутомившись от тяжелых условий жизни, страдавшая с детства пороком сердца, заболела и скоропостижно скончалась моя дорогая мать, Елена Леонидовна, в возрасте 34-х лет, 2 января 1935 года.
С благодарностью вспоминаю последний новогодний вечер, проведенный с ней в дружественной беседе, сидя у ее кровати. Мне было тогда 13 лет.

Смерть моей матери отрицательно сказалась на всей моей жизни. С родственниками жизнь не пошла гладко. Можно сказать, что Кадетский Корпус на многие годы заменил мне семью.

В Корпусе меня встретила особая обстановка. На корпусном здании висела большая надпись: Первый Русский Кадетский Корпус Великого Князя Константина Константиновича. Каждая стена с картинами напоминала о прошлом России. Вся жизнь устроена по военному укладу. Личные вещи кадетов были выложены в определенном порядке.

Обстановка в корпусе была создана русскими офицерами, которых революция в России заставила покинуть родину. Это были люди, горячо переживавшие расставание с родиной, которые перенесли всю любовь на своих воспитанников, на нас, кадетов, в возрасте от 10 до 18 лет. Каждый старался изо всех сил передать нам знания и жизненный опыт для нашей будущей жизни на чужбине. Недаром во всех учебных заведениях Югославии нас принимали охотно.

Пережив легко переход с сербского на русский, я вжился в корпусную жизнь. В седьмом классе я был назначен помощником воспитателя в младших классах (в первом). Я отдавал все свои силы, возясь с моим подначальным первым классом. По себе я знал, что малыши, как и все мальчики, умеют наблюдать за поведением «надсмотрщиков». Перемена жизни и то, что они вышли из-под маменькиного крыла, давали о себе знать. Сначала это сказывалось и когда их укладывали спать вечером: подходишь к кроватке и видишь, что надо утешить малыша. Я знал, что первая любовь мальчика — это любовь к матери. Подойдешь к малышу, скажешь несколько утешительных слов — и малыш с улыбкой тихо засыпает после ласкового обращения. Довольно скоро такие эпизоды кончаются и переходят в шалости. Например, иногда был слышан звук «Брум!» в одной части спальни, а с другого конца слышится «Бас!». Я понял, что тут нужно терпение.

К Корпусному празднику маленькому кадетику выдавалась пара погон с вензелем КК (Вел. Князь Константин Константинович). За плохое поведение выдача погон на время задерживалась — до исправления. После Корпусного праздника поведение менялось: «Теперь снова можно драться». Правда, это бывало редко, и между малышами устанавливались товарищеские отношения.

Гусар Императорской армии, полковник Грещенко, мой воспитатель, если кадет выворачивался, говорил. «Что ты мне орешки щелкаешь, это твой ботинок через окно пролетел в спальне!»

Полковник Азарьев, командир Первой роты, был приверженцем железной дисциплины и порядка. Он требовал полной отчетности каждого кадета и не терпел выворотов и лжи. Есть поговорка: «Шило в мешке не утаишь». Кадеты удивлялись: «Как Балдан (это было его прозвище среди кадетов) знал, что шило в мешке? Не поздоровилось бы бедному Балдану, если бы он сел на мешок с шилом!»

Что касается обучения, преподавательский состав Корпуса был на высоте. Кроме обычных предметов существо­вало и внеклассное обучение в мастерских, например, переплетное дело — новых и потрепанных книг. И за это давался маленький заработок. Процветал у нас и фотографический кабинет со старой аппаратурой, работающей с осечками ввиду неправильных «зарядов».

Украшал нашу жизнь и духовой оркестр, выступая с концертными номерами русских и иностранных произведений. Меня учитель музыки назначил играть на басу. Оркестр в хорошую, теплую погоду упражнялся в маршах, и мы ходили на музыкальные прогулки, останавливаясь в парке. На таких остановках я снимал с плеча свой бас и клал на траву. Кому-то в голову пришло поймать большую лягушку и сунуть ее в раструб баса. Когда мы построились и двинулись с маршем, мой инструмент зашевелился и затрясся, и лягушка с протяжным кваканьем вылетела из трубы прямо на стоящих зевак, слушающих немцев. Крик и визг женщин и девиц долго не умолкал. Конечно, моя карикатура появилась вскоре на стенной газете – Пай с трубой, с лягушкой в обнимку.

Одним из замечательных кружков, созданных в Корпусе, был драматический. На нашей сцене ставились произведения русских писателей и драматургов, такие как «Вишневый сад» Чехова, одноактные пьесы «Предложение», «Юбилей» и другие русские постановки. «Ревизор» Гоголя ставился не только в стенах Корпуса, но и с выездом кадетской группы в соседние города, Белград, например.

Вспоминая корпусных преподавателей, конечно, припоминаю и методы, которыми они преподносили свои предметы кадетам. Просто невозможно забыть выдающиеся уроки, и эти знания оставались в памяти на всю жизнь. Данилу Даниловичу Данилову, преподавателю математики, мы дали прозвище Д3 (Де-куб). Его любимым предметом была аналитическая геометрия с интегральными исчислениями. В руках Данилы Даниловича почти всегда была логарифмическая линейка, а в голове у него были формулы в рифмической форме:

Зубри объемы,
Кто не туп.
Четыре третьих —
Пи-эр-куб.

И так далее. После моего удачного выступления на сцене, когда я запнулся на очередном ответе по математике, Данил Данилович изрек: «Эх, господин Наумов, Вы — артист «погорелого» театра, вам из города в город по шпалам ходить надо, а не математикой заниматься!» Директор Корпуса, генерал А. Попов, был в России выпускником Академии Генерального Штаба по юридическим наукам. Преподавал он русскую историю и вел курсы по государственной истории и политической экономике. Лекции генерал Попов читал по собственному учебнику, наполненному его точными определениями. Например, запомнилось мне определение социализма. «Социализм есть совокупность различных политических государственных направлений, стремящихся к радикальному изменению хозяйственного правопорядка путем отмены частной собственности и свободной конкуренции». Добавление: «Что это конкуренция? Борьба интересов».

Сергей Васильевич Перцев, преподаватель русского языка, выражался так: «Вы, господин Наумов, букву ять и не нюхали. Правил и исключений, где ее писать и как выговаривать, не знаете. Хромаете вы в русском правописании на оба колена».

В жизни нам пригодились все эти знания. Сам Корпус был средоточием талантов, которые помогли нам в нашей непростой дальнейшей жизни. Каждый из нас вдали от родины навсегда сохранял благодарность нашим учителям.

Павел Наумов
США, штат Нью-Йорк, Рочестер

Мария Павловна Науменко, американская праправнучка Николая Петровича Пастухова, в первый же свой визит в Ярославль любезно и настойчиво пригласила нас в Рочестер: «Папа перенес операцию на сердце, и путешествие в Россию для него может быть опасным, но вы обязательно должны с ним познакомиться».

Она переехала из Канады к мужу, Григорию Науменко, в США, пока он еще учился в Свято-Троицкой семинарии. Три года спустя мужа рукоположили в священники и назначили на приход в городе Рочестер, штат Нью-Йорк. Ее старшая сестра Елена тоже была замужем за священником и жила в Штатах. Родители, Павел Михайлович и Любовь Сергеевна Наумовы, тоже оставили Канаду и переселились сначала к старшей дочери, а потом окончательно осели у младшей в Рочестере. В Торонто осталась жить младшая сестра Павла Михайловича — Мария. Мы познакомились с ней еще в 2002 году. Тогда она, путешествуя по Волге из Москвы в Петербург, на 6 часов стала нашей гостьей в Ярославле.

И вот, перелетев океан, мы взяли в Нью-Йорке напрокат машину и отправились на север, к канадской границе. Наш маршрут, заранее проложенный с помощью Интернета, включал посещение Рочестера, а затем через Ниагара-Фолз в Торонто, к Марии Михайловне Лиитойя.

Семья

На окраине Рочестера мы без труда нашли небольшой домик, за которым на широкой поляне возвышалась русская православная церковь. На пороге дома нас встречал отец Григорий. Увидев подъехавших гостей, вслед за ним вышла вся семья. Павел Михайлович оказался необыкновенно живым, искрящимся человеком. Улыбка не сходила с его лица, он был возбужден и постоянно подшучивал над собой. Нельзя было и подумать, что ему 88 лет и он недавно перенес операцию на сердце. Павел Михайлович и его жена Любовь Сергеевна, дочь русского православного священника, были очень внимательны и нежны друг к другу. Годы не разруши­ли ни их красоты, ни их чувств.

Все говорили на чистом и красивом русском языке.

К нашему приезду готовились: бородка Павла Михайловича аккуратно подстрижена, красивая прическа и легкий макияж подчеркивали природную красоту Любови Сергеевны Даже собака Лайка побывала в парикмахерской.

Матушка Маша хлопотала над обедом по случаю приезда гостей, а мы с отцом Григорием и Павлом Михайловичем отправились осматривать церковь.

«Мы раньше пользовались для службы зданием в центре города, – рассказывал отец Григорий, – но русский приход в Рочестере все увеличивался, в старом помещении стало тесно. Мы всегда мечтали о том, чтобы построить свою православную церковь. И вот Бог помог найти землю под храм».

На окраине Рочестера они выкупили участок, на котором раньше был питомник, выкорчевали деревья, привезли земли и с помощью бульдозеров сделали небольшой холм, чтобы церковь стояла на возвышении. Купола золотили сами. Внутри византийский стиль. Иконостас из бывшей церкви вырезали из дерева первые прихожане, а золотила его матушка оставшимся от куполов золотом. Перед церковью большая зеленая поляна, на которой иногда отец Григорий играет с мальчишками в европейский футбол. «Мы хотели, чтобы машины не загораживали фасад церкви, поэтому парковочные места разместили по краям, а середину поляны превратили в открытое поле», — продолжал отец Григорий.

Купол и почти все стены храма украшали великолепные росписи – работа отца Андрея, иеромонаха-иконописца из Парижа, которого нередко приглашают расписывать храмы в Штатах и в Канаде. «Готовились расписывать храм сами. Уже даже леса удобные для матушки Маши придумали. Но слава, Богу отец Андрей дал согласие! А матушка орнаменты сейчас расписывает». Чувствовалось, как приятно отцу Григорию показывать нам свой новый храм. Чтобы его построить, пришлось взять большой кредит. Но теперь уже немного осталось выплачивать, и можно думать о втором этапе проекта. На эскизном рисунке рядом с церковью еще одно здание – для классных комнат, библиотеки, сцены для спектаклей, кухни и зала для обедов. Это важно, ведь церковь для русских здесь является еще и местом общения на родном языке, местом поддержания традиций и культуры. Воскресные и праздничные обеды собирают очень много людей. Сам отец Григорий тоже говорит на чистом русском языке, хотя в России был только лишь один раз. «Родители всегда требовали. говорите по-русски, говорите по-русски!»

Удивительно было увидеть лифт внутри колокольни. «По закону необходимо. Иначе инвалид на хоры попасть не смог бы. А у нас есть такой прихожанин, вот и коляска его тут всегда ждет», — пояснил отец Григорий.

Матушка Маша пришла встречать: «Обед остывает, пойдемте в дом». Семья Наумовых и Науменко живет очень просто, все трудятся в церкви, основной доход ­работа отца Григория в приходе и преподавание в семинарии. Дочери Мелаша и Тина, учатся и тоже помогают отцу. Сейчас Фотина уехала из дома, чтобы продолжить свое музыкальное образование. Мелания вышла замуж в 2009 году. Молодые живут в Бингхамптоне, штат Нью-Йорк, в трех часах езды от Рочестера. Мелания получила степень бакалавра по математике и химии и продолжает учиться дальше, чтобы работать по специальности в научной или госпитальной лаборатории Ёе муж Нафан, хороший фотограф и математик (работает сейчас над докторской), всегда интересовался русской историей, но по-русски до их знакомства ничего не знал. Теперь учит. Летом 2010 года вся семья целый месяц путешествовала по России. Для Нафана это была хорошая практика.

«Жаль, что вы в пост приехали, хорошо угостить не можем», — извинилась Мария Павловна. Но постный стол, приготовленный матушкой, был очень вкусным и разнообразным. В Америке русские эмигранты хранят традиции: на столе были русские пирожки с капустой, морковная запеканка, грибной суп. Как будто мы и не уезжали! Но самое «вкусное блюдо» к праздничному столу — семейные воспоминания.

Павел Михайлович, рассказывая о своем детстве, вспоминал и задорно пел то русские, то хорватские (он мальчиком жил в Сплите) песни. Поразительная память для его возраста. Лишь изредка Любовь Михайловна напоминала ему одно-два слова. Несмотря на пост, на столе было вино («когда гости, можно»). Павел Михайлович пропел « … кому чару пить, кому здраву быть. Пей чару …».
В семье поют все. Сам Павел Михайлович играл раньше в оркестре. Мария Павловна управляет церковным хором, и обе дочери поют. Мелания иногда заменяет в хоре матушку Машу. Фотина готовится к карьере профессиональной певицы.

Когда летом 2010 года семья Науменко в полном составе посетила Ярославль, мы попросили отца Григория провести обряд освящения только что достроенной нами гостиницы. Ярославская епархия дала свое согласие на это и даже направила священника отца Василия провести службу вместе с отцом Григорием. Тогда Мария Павловна и ее дочери образовали настоящий хор. Нафан, еще совсем не зная русского языка, тоже подпевал. Гости говорили: «Вот оно, настоящее воссоединение Русской Церкви!».

Павел

До глубокой ночи мы разговаривали в уютной гостиной четы Наумовых, смотрели старые фотографии, вспоминали прошлое, рассуждали о современной жизни. Павел Михайлович легко переходил с русского на язык той страны, о которой рассказывал. Звучал немецкий, английский, хорватский, албанский, он копировал даже специфический одесский говор.

Чем только не пришлось ему заниматься во время скитаний по Европе! В Германии доил коров, в Англии работал на прядильной фабрике, возил деньги и выдавал зарплату албанским рабочим в Югославии. «Даже на парикмахера выучился! Любовь Сергеевну потом сам всегда причесывал». И сейчас он без дела не может: и в церкви работает, и летом понемногу огородничает.

Его мать — младшая дочь Леонида Николаевича Пастухова — умерла совсем молодой 2 января 1935 года. Отец, Михаил Павлович Наумов, сильно походивший на короля Голливуда Кларка Гейбла, работал на строительстве железной дороги. Семья жила в пригороде Белграда. Павел в гимназию ездил на специальном поезде с длинными вагонами.

Тогда и познакомился он с господином Вуичем. Вуич был вдовцом и нанял русскую женщину — бывшую институтку, чтобы она ходила за его сыном Воеславом — Воем. Воя кое- как говорил по-русски.
Дом Вуича был богатый. В большом саду с тропическими деревьями жила тигрица. Ее кормили мясом, и она выросла довольно большая. Павел иногда вместе с Воей учил уроки, и тигрица подходила к ним. «Не бойся, погладь», — говорил Воя. Тигрица была ручная.

Мальчики иногда увлекались: в школьное время отправлялись гулять и даже приглашали с собой одноклассниц. Когда их прогулы открылись, разразился скандал. Для Воя все обошлось, а Павла исключили из гимназии с запретом на поступление в другие. Это его немного остепенило. Отец нанял ему репетитора — студента Петю Мартынова. Он экстерном сдал экзамены за 4-ый класс и в 1937 году поступил таки в 5-ый класс Русского Кадетского Корпуса.

Корпус находился на границе с Румынией в местечке Бела Церква. Там же был и женский Мариинский институт. Некоторые богослужения, лекции, концерты и балы были общими. В детстве Павлу легче было говорить по-французски. Но в корпусе все предметы были по-русски, и он в совершенстве освоил русский язык.

В кадетском корпусе Павел остепенился и в седьмом классе даже стал помощником воспитателя. Его обязанностью было смотреть за 41 мальчиком, среди которых были барон Мейндорф, графы Толстой и Граббе, князь Кудашев и другие. У Толстого был детский паралич. Он требовал большего внимания.

Первое лето корпусных каникул, когда Павлу было 15 лет, он работал на строительстве дороги на Косовом Поле. «Французы, строившие дорогу, не верили почему-то сербам и наняли меня табельщиком, по-албански «чато», — вспоминал Павел Михайлович. — Две недели знакомился со своими новыми обязанностями, теодолит носил для земельных измерений. Никаких черпалок тогда не было. Все мерялось на кубики. И поэтому албанцев, работавших на строительстве, называли «кубикаши». У них фамилии менялись в зависимо­сти от того, кто воспитал их: отец или дед. И мне пришлось учить албанский язык. До сих пор могу сказать несколько слов по-албански.

На строительстве дороги работали также чеченцы, переселенные в Албанию. Они занимали достаточно высокие должности и ухитрялись брать с албанцев дань. Албанцы больше верили Павлу, он был «урус».

Однажды он отвозил плату албанцам на строительство насыпи. Бумажных денег албанцы не принимали, признавали только большие монеты в 50 динар, которые Павлу приходилось носить в страшно тяжелых сумках. У него была двуколка с одним конем и сопровождающий жандарм с винтовкой. «Он остановил меня, — вспоминает Павел Михайлович пошел по нужде. Жду, жду. Вдруг вылезает из кустов шапочка в виде тюбетейки. Что, урус? Урус. А почему белого пера нет? Тебя могут застрелить. Когда привез деньги и стал выдавать их албанцам, слышу за дверью: дзынь-дзынь — отсчитывают. Он мог бы взять у меня на дороге все деньги, а так только часть — дань. А не сказал бы, что урус, мог бы и пристрелить меня. Это было между 5 и 6 классом».

Времени на уроки было мало, и в седьмом классе Павел остался на второй год. Выпускные экзамены сдавал, когда уже началась война.

Война семью застала в Долмации, в Сплите. Павел тогда уехал в корпус, а вернуться уже не смог: в Хорватии страшно преследовали православных людей. Бела Црква была заселена немецкими колонистами, которых заставили пойти служить в СС. Павел приехал жить к теткам — сестрам отца. Работал в Белграде на разборке развалин после бомбежек. Каждую пятницу получал плату, а дядюшка выворачивал его карманы и отбирал все. Ему это надоело, и Павел записался волонтером на работы в Германию.

Сначала было очень трудно: приходилось доить коров. Но все же образование какое-то было, и он стал помощником ветеринара. Шеф был швейцарец, говорил по-немецки. Павел немецкий знал с детства, а тут была хорошая возможность, чтобы его усовершенствовать. Ветеринария его заинтересовала. Он и коров спасал, которые объелись клевером, и телят принимал. Иногда обманывал немцев: если корова приносила двойню — регистрировал только одного.

Но ему очень недоставало русских. Приходили письма от друзей. К тому времени в Сербии образовался русский охранный корпус. Друзья-кадеты нашли его, а дальше — Русская Добровольческая армия, офицерская школа.

При воспоминаниях о войне у Павла Михайловича наворачиваются слезы.

«Воевали в основном с югославскими партизанами. Был 44-ый год, сентябрь. Я сидел в болоте, над головой свистели пули, и подняться было нельзя. На момент мне показалась Божья Матерь. Когда мы вышли из окружения, из 600 человек остались в живых только 11. Семь дней шел и спал на ходу. Ноги опухли, и когда, наконец, дошел, пришлось распороть сапоги, чтобы их снять».

В Одессе и в Черновцах было завербовано по 2 взвода из бывших заключенных. С ними шли две подводы, на которых было несколько связок подков (они ими торговали) и обязательно бочки с вином. Из Славонского Брода Павла послали в Русскую Освободительную армию. Сначала остановились в Вене, потом в Мюнхене. В Вене стояли в здании театра. Там была прекрасная акустика. И как «кадетня» пела! Особенно Владимир Мартыненко — замечательный тенор был.

Потом был поход на Чехию. В Чехии пришлось сдаться американцам. В плену пробыл год и 9 дней. «Я записался поправлять электричество в бараках и за это получал лишнюю порцию. Там на кухне кошка кормила грудью мышонка», – вспоминает Павел Михайлович. «Но как выдавали американцы Советам… (плачет). Они выдавали очень много, 3 000 безоружных людей бросили в камеоны, из которых текла кровь — русские солдаты резали себя. Однофамилец полковник Наумов прибил свою руку к столу, но его бросили в машину вместе со столом… Иногда ночью снится. Такой вот был конец войны. А потом отпустили. Повезли в город Пасау на Дунае — и катитесь куда хотите».

В Мюнхене у Павла Михайловича был очень хороший друг, Валентин Иванович Сонев, приват-доцент московского политехникума. Он скрашивал жизнь в плену, всегда находя интересные темы, например, «Философический подход к атомной бомбе». Сонев был замечательным электротехником. Павел Михайлович многому у него научился. В плену он выучился водить машину, освоил портняжное дело. Впо­следствии своей невесте Любе он сшил халат, какой в магазине не купишь, смастерил стеганое одеяло из клетчатого материала, которое сохранилось у нее со времен «остовского» лагеря. Любовь Сергеевна вспоминает: «Какой красивый узор Павел сделал на этом одеяле!»

«Кадеты и сейчас поддерживают связь. У нас много лет выходил журнал «Кадетская перекличка», — говорит Павел Михайлович. — Один из первых кадетских корпусов, заново открытых в России, был в Новочеркасске. В 1995 г. Павел Михайлович был там, помогал им с устройством музея, восстанавливал старые кадетские песни.

Вспоминая Югославию, Павел Михайлович оживлялся. «В Сплите через дорогу от нас жил некто «дедо». У него был вид настоящего Карла Маркса. А там улицы узкие, можно было через дорогу разговаривать. Мы жили на Марьянской улице. Как-то дедо сказал, что хочет познакомить меня с великим человеком – Иосифом Брос Тито. Пришли на площадь, где был митинг. Выходит человек с большой морщиной между глаз. Я поздоровался с этим Тито. У него на левой руке недоставало нескольких пальцев. Он очень плохо говорил по-хорватски. А потом исчез. И когда уже Тито стал великим вождем, я прочитал в журнале «Лайф», что он играл на рояле и на скрипке. Как это было возможно без пальцев?! Оказалось, все очень просто. В одном из боев в горах Словении один Тито был убит, появился другой. Эту же кличку но­сили несколько руководителей тайной интернациональной террористической организации «ТИТО».

Женитьба

Со своей женой, Любой, дочерью священника отца Сергия Щукина, Павел встретился в Англии после войны.

Жизнь Любови Сергеевны тоже была очень непростой. Ее отец был арестован за религиозную деятельность, когда ей было 9 лет. Через год арестовали и мать. Обоих отправили в ссылку. Из ссылки они вернулись перед войной. Любовь Сергеевна вспоминает: «Когда папу арестовали, маме пришлось работать на двух ставках, и Катю (младшую сестру, еще младенца) забрала в Ростов ее крестная мать. Теперь у нее была «мама дорогая» и «мама родненькая». Крестная ревновала Катю к родной матери, и из-за этого они не могли вместе жить. В благодарность мама после ссылки оставила Катю крестной матери».

В 42-ом году Сергей Щукин со старшими детьми (Алексеем и Любовью), боясь попасть под расстрел как бывший заключенный, эмигрировал в Германию. Мать же решила на время остаться: на ее попечении была больная 83-летняя свекровь. Да и немцы грозились распустить всех душевнобольных из психиатрической больницы Новочеркесска, где она тогда была главным врачей. Так мать Любови Сергеевны осталась совсем одна — муж с двумя детьми в эмиграции,а младшая дочь у крестной матери. «Мы не смогли маму вывезти в Англию и боялись поехать к ней в Россию. В первый раз мы потеряли маму, когда она уехала в ссылку, потом — когда бежали за границу. В третий раз могли этого не перенести. Мама проработала в психиатрической больнице до 75 лет и ушла в 80 лет, в 80-м году, доживала у Кати в доме. В течение семнадцати лет она даже не знала, жива ли ее се­мья.

Как и большинство русских, семья Сергея Сергеевича Щукина попала в один их остовских рабочих лагерей под Бременом (Германия). Затем был лагерь для перемещенных лиц в Фишбек под Гамбургом. В 1946 году Сергей Щукин был рукоположен в священника в Гамбурге и вскоре был назначен в Брадфорд (Йоркшир, Англия) для организации прихода для русских православных беженцев. Люба помогала отцу в приходе в трудных беженских условиях, заменив этим отсутствующую жену-матушку.

В 1947 году семья Павла переселилась в Англию. Так называемых «ДиПи» (displaced persons) Англия брала либо из одиночек мужчин, которых направляли на угольные шахты, либо это были бездетные пары, которые подписывали контракт минимум на 1 год на выработку шерсти. На шерстяных фабриках не было вентиляции, пыль попадала в легкие, люди с трудом дышали. Павел Михайлович с сестрой Марией по году отработали в таких условиях.

В Брадфорде Павел жил на квартире у одной ирландки. Она учила его английскому языку с йоркширским акцентом. Вместо «бас» он говорил «бус», вместо «паблик» — «публик». Любовь Сергеевна и Павел Михайлович познакомились в церкви на Пасху в 1949 году. Они повенчались 30 апреля 1950 года. У хозяйки-ирландки был чердак. Молодые после свадьбы поселились там, оклеили и сделали комнату. Первой покупкой был приемник, который мог ловить разные волны.

«Тогда в Англии для отопления использовались исключительно камины, — вспоминает Любовь Сергеевна. — А это значит, что с работы поздно вечером приходили в сущий ледник. Чтобы согреться в кровати, пользовались бутылками с горячей водой. Сначала они помещались туда, где ваша спина, потом передвигались к ногам. К тому времени, когда вы засыпаете, камин уже пылает. Но в промерзшей комнате вас с одной стороны жарит, с другой морозит. Такими каминами пользовались 75% англичан; Они очень загрязняли воздух и были больше для красоты, чем для отопления».

Отработав на шерстяной фабрике год по контракту, Павел начал работать и учиться в местном большом госпитале и через 3 года получил диплом SRN (State Registered Nurse), который соответствовал дореволюционному диплому фельдшера. По существу, он превратился в «вечного студента», почти ежегодно участвуя в различных курсах повышения квалификации. После введения в употребление ингаляционных машин он решил специализироваться в этой отрасли и в мае 1973 года получил звание со степенью: Associate Degree in Applied Arts: Inhalation Therapy. Последние 20 лет до ухода на пенсию Павел Михайлович работал начальником отдела медсестер в Виндзорском госпитале.

По завету матери, Любовь Сергеевна перед замужеством взяла с Павла слово, что на первом месте для них будет судьба ее отца. Павел пообещал, и так было всю жизнь. «И вот сейчас мы в таком совершенно исключительном положении с Машуней, и все у нас есть, и мы не одни».

За океаном

В Англии здоровье Любови Сергеевны ухудшалось. Она уже не могла петь в церкви, но никуда уезжать без отца не хотела. И тогда Наумовы уговорили отца Сергия написать ходатайство о замене, чтобы переехать в Канаду. Брат Любы, Алексей, как раз собирался венчаться, и они надеялись попасть на свадьбу. Отец написал прошение, и ему пообещали, что замена будет. Собрав какие-то сбережения, Любовь Сергеевна заказала в пароходной компании две каюты на середину марта: одинарную и двойную. А после этого пришло известие, что пожилой священник, который должен был заменить отца Сергия, скончался. Поменять билеты и перенести отъезд было невозможно, в пароходной компании тогда очередь занималась за полтора года. Любовь Сергеевна рассказывала, как молился ее отец: «Отслужили молебен святителю Николаю, покровителю путешественников. И вдруг мы получили письмо: пароходная компания извещала, что три пассажира отказались от двух аналогичных кают, и можно перенести отъезд на 22 мая, как раз на день памяти перенесения мощей святителя Николая!»

Они шли через океан 6 дней.

Первые два месяца в Торонто пришлось ютиться в домике еврейской семьи, которая занималась производством куриного мяса: там забивали кур. Страшная жара, квартира не проветривалась. Но потихоньку жизнь налаживалась. Родились дочери: Елена в 1953-ом году и Мария в 1955-ом. Павел работал в разных больницах братом милосердия, пел в церковном хоре и помогал в приходской школе, устроенной отцом Сергием. В Русском Культурно-Просветительном Обществе он участвовал в драматическом кружке. Они ставили пьесы «Без вины виноватые» Островского, «Семья Широковых» Максимова и короткие произведения Чехова: «Юбилей» «Предложение» и др. Кроме этого, он обучал русским народным танцам старшую молодежную группу. Она участвовала в этнических танцевальных соревнованиях города, выезжая на гастроли в большие города, в Монреаль и Нью-Йорк.

В Америку после пребывания в американском плену Павел переезжать не хотел. Но старшая дочь, Елена Павловна, вышла замуж за будущего священника, отца Александра Голубова. До женитьбы он учился в Рочестерском университете, получил степень доктората по русской литературе, а богословское образование получал экстерном в Ленинградской Духовной Академии. Елена окончила университет магистром по преподаванию драматургии (Masters in Educational Theater), была хорошо знакома с методом Михаила Чехова и помогала переводить его рукописи. В 1984 году у них родился сын Алексей. Затем вторая дочь вышла замуж за русского священника, который также был американским подданным. И в 1991 году Павел Михайлович все же принял решение переехать в США.

В течение первых четырех лет Павел Михайлович с супругой жили у старшей дочери. А когда Павлу потребовалась операция бедра, отец Григорий пригласил к себе родителей жены. Мария получила университетское образование медсестры и могла ухаживать за отцом. И для детей было полезно общаться с бабушкой и дедушкой — за рубежом семья всегда очень бережно хранила русские православные традиции.

Мария Павловна вспомнила Ярославль: «Он понравился мне больше, чем Москва».

Павлу Михайловичу тоже очень хотелось попасть в Ярославль. Но доктор сказал «нет», предстояла операция на сердце. Перед анестезией он запел «Спи, поросеночек мой, вырастешь — будешь свиньей…», чем удивил персонал больницы. Тогда после операции он не мог и четверть квартала пройти без боли. Две недели назад была еще одна операция, но она уже много легче, только очень дорогая. «Когда подходит возраст 65 лет, надо обязательно подписаться на страховку, — говорит Мария Павловна. — Но папа не думал, что будет в Америке жить». Младшая сестра Павла Михайловича, Мария Павловна Лиитойя, тоже при нашей встрече возмущалась стоимостью медицинского обслуживания в Америке. «Надо было Павлу в Канаде оставаться», — говорила она.

А он вспоминал Англию: «Там люди не такие хамы, как здесь. Там никто не считал, что я враг. В Англии, когда я играл в военном оркестре, меня все спрашивали, могут ли они мне чем-то помочь. И выказывали уважение, когда узнавали, что я русский. В Америке не так. Тут есть русофобия, даже большая русофобия. Для них русские — это коммунисты. Русский — это враг. В старой церкви нам даже написали на стенах: «Коммунисты, возвращайтесь домой». Когда Павел в университете Торонто заканчивал курсы медбратьев, его послали на практику в казармы. На каждом чучеле для штыкового боя было написано «русский». В Англии этого не было. Англия все-таки жила каким-то старым стилем. Рождество было большим, красивым праздником, к столу обязательно подавалась индюшка. Сохранялись христианские обычаи.

«А вот племянники Любови Сергеевны русского не знают. Для России они потеряны», — сказал Павел Михайлович. Его очень интересовала современная Россия. «Я в России был 3 месяца, в 90-х. Пошел в церковь. Там было так много людей. Мне кишки чуть не выдавили. А как Вы думаете, православие все же в России возрождается? Приходит молодежь в церковь? Ведь в Ярославле много церквей? Мне очень было приятно видеть в Ростове, что возвращаются обычаи».

Наш ночной разговор несколько раз возвращался к тому, как Анна Васильевна Поздеева, бабушка Павла, в конце войны почти пешком добралась до Парижа. В Латвии была полная разруха. Ее сын Всеволод Пастухов уехал из Риги, и ей не на что было жить. Она поехала к Волковым в Париж. «Казачья кровь, — объяснил он. — Поздеевы из казаков. В Новочеркесске в атаманском дворце я нашел Поздеевых, там и бабушки Анны Васильевны имя (я подумала, может, не просто так в 2004-ом на защиту здания академии пришли казаки?). Мама замечательная наездница была. Когда папа заболел тифом, и конница Буденого настигала их, она спасла весь эскадрон, скомандовав «в воду марш!». И они спаслись. Этот эпизод рассказывал мне бывший пленный барон фон Колопман. Хороший человек был. Потом его забрали в армию солдатом, он жил в Белграде, женился на русской.

Во мне есть и польская кровь, и татарская, много намешано. Вы видели мою сестру? У нее татарской крови много, и темперамент татарский. Но если бы сказать моей бабушке, что она полька, она полезла бы на стену. В России много смешано крови. А Англия страдала оттого, что смешения кровей не было. Там много душевнобольных из-за этого».

До глубокой ночи мы слушали летопись тяжелой жизни русского эмигранта. Расставаясь, пообещали обязательно вернуться в этот добрый и теплый дом.

В Торонто

Мария Михайловна ждала нас в своем небольшом и аккуратном доме, в котором она прожила жизнь с любимым человеком. Ее муж, Лео Лиитойя, умер несколько лет назад, но она до сих пор очень тоскует по нему. Матушка Маша (Мария Павловна Науменко) тоже приехала в Торонто помочь тете принять гостей. Тетя Маша очень любит свою племянницу, ласково зовет Манюнечкой.

В доме, устроенном с большим вкусом, множество картин. Прошу начать с экскурсии. Мария Михайловна показывает: «Это папины работы, это мои, а это — Великой княгини Ольги».

Мария Михайловна познакомилась с Великой княгиней Ольгой Александровной, младшей дочерью императора Александра III, когда работала секретарем общественной эмигрантской организации и устраивала выставку русско-канадских художников.

Первым мужем Ольги Александровны был принц Петр Александрович, Герцог Ольденбургский, с которым она рассталась в 1915 году, выйдя замуж по большой любви за офицера Кирасирского полка Николая Александровича Куликовского. Брак был морганатическим, так как у Николая Александровича не было титула. И Ольга Александровна с ее потомками официально потеряла великокняжеское звание. Развода и разрешения на брак с Куликовским она ждала более десяти лет. От этого брака у Великой княгини было два сына: Тихон и Гурий.

После революции семья Великой княгини смогла эмигрировать в Данию. Они жили во дворце Амалиенборг, а купить обувь детям было не на что. Со временем семья Ольги Александровны смогла купить дом недалеко от Копенгагена, но после войны они были эвакуированы в Канаду: Советский Союз предъявил Дании ноту протеста из-за того, что Великая княгиня Ольга Александровна помогала «врагам народа».

В Канаде Куликовские поселились в деревне Кукевилл, рядом с Торонто. Мария Михайловна вспоминает, что Ольга Александровна отличалась необыкновенной простотой, доступностью и демократичностью. Она любила копаться в своем саду и была буквально черной от загара. Ольга Александровна уважала русские обычаи, посещала церковь и отмечала православные праздники.

Мария Михайловна вместе с другими русскими эмигрантами не раз помогала Великой княгине в трудную минуту. Вспоминает, как однажды из Лос-Анджелеса к Ольге Александровне она привозила Веру Константиновну, дочь Константина Константиновича Романова (К.Р.). Они болтали, вспоминали именитых особ. Марии Михайловне было все так интересно, так хотелось послушать, но … «Холодильник был пустой, посуда не мыта, — вспоминает она, — надо было заняться этими делами».

Старший сын Великой княгини Ольги Тихон, родившийся еще в России, тоже увлекался живописью. Младший Гурий рано умер от разрыва сердца. Оба сына были женаты на датчанках. Брак Тихона оказался неудачным, и после развода он женился на венгерке Ливии, от которой имел дочь Ольгу, проживающую теперь в Канаде с мужем и четырьмя сыновьями. После смерти этой жены он увлекся приехавшей из Сербии русской эмигранткой — Ольгой Николаевной. Она вышла за него замуж и вела себя как член царской семьи. Взяла фамилию Романова-Куликовская и после смерти мужа стала ездить в Россию как Великая княгиня. Открыла фонд, через который поставляла в Россию медицинское оборудование (кровати, зубные кресла).

Перед смертью Великой княгини Ольги сын не смог забрать ее из больницы. Старые друзья: гвардейский офицер, капитан Мартемьянов, его жена и дочь Галина — предложили ей поселиться у них, где могли бы заботиться о ней. Это была скромная квартира над салоном красоты в одном из беднейших кварталов Торонто. Но все же последние дни Великой княгини прошли в теплой, семейной обстановке.
Когда хоронили Ольгу Александровну, в карауле у гроба стояли потомки офицеров 12-ого Ахтырского полка, шефом которых она стала еще в 1901 году.

В Канаде Мария Михайловна работала в банке и в университете, а вечерами занималась, чтобы получить университетский диплом. Когда освободилось место, она поступила в бюро переводов в Правительстве провинции Онтарио в качестве многоязычного переводчика. Со временем стала руководителем отдела, что дало ей возможность получать хорошую пенсию.

Мария Михайловна пригласила нас на ланч в самый знаменитый ресторан Торонто — вращающуюся башню, из окон которой открывался потрясающий вид на весь город и озеро Онтарио. В ясный день с этой башни можно увидеть Рочестер, где живут ее брат Павел и племянница Маша со своей семьей. Она настояла, чтобы мы оставили свою машину и поехали с ней: «Мне легче парковаться в центре, знак «инвалид» помогает». Недавно перенесенные операции по замене суставов обеих ног ее нисколько не смущали. Мы посмотрели университет, где она проработала много лет, и ее православный храм в Торонто. Русские прихожане любят этот храм, по воскресеньям устраивают в нижнем этаже общие обеды, в приготовлении которых участвуют все по очереди.

Она лихо гнала по улицам Торонто, рассказывая о Великой княгине, показывая достопримечательности и свои любимые места. Только иногда, очаровательно зажав рот рукой, вскрикивала: «Все, больше нельзя болтать! Проскочим поворот!» Мария Михайловна напоминала нам озорную девчонку, которой все нипочем: сесть за руль после бокала шампанского или коктейля Манхеттен, мчаться, обгоняя всех по городу, и при этом взволнованно рассказывать историю своей жизни.

Спустя месяц, когда я вернулась домой и позвонила в Сидней Анне Барнс, чтобы передать приветы от ее близких родственников с далекого Северо-Американского континента, в очередной раз восхитилась этой семьей. Анна в свои 92 года была бодра и в хорошей памяти. Но когда я спросила ее о здоровье, она немного посетовала: «Я в этом году начала ощущать, что старею. Ноги стали не те. А ведь так хочется танцевать!».

Нина Анисъкина
ректор Академии Пастухова
Россия, Ярославль

1.03.2001

Дорогая Нина Николаевна!

Давно собираюсь Вам написать, чтобы поблагодарить за то, что Вы сделали, и все еще продолжаете делать, чтоб восстановить память о моих предках.

От всего сердца благодарю Вас, со слезами читала «Имею честь быть Вашим» и так жалко, что ни мой отец, ни мама не дожили до дня, когда Джон вернулся из Ярославля и без конца рассказывал нам о всем, что произошло, а главное, что Институт не только еще существует, но процветает и исполняет роль, задуманную для него Н.П. Пастуховым. Благодаря Вам и всех, кто участвовал в издании книги и праздновании 100-летия Института. Не только я, но и мои сыновья теперь имеют понятия, кто и какие были наши предки, и мы можем ими гордиться.

Спасибо Вам, дорогая моя, да храни Вас Бог.

Любящая и благодарная ваша

Анна Барнс (Волкова)

Мы вернулись в наш город

Джон Барнс

Во время визита в Австралию в начале сентября 2007 года Нина Аниськина встретилась с правнучкой Н.П. Пастухова Анной Волковой и попросила написать ее воспоминания для книги. Анна Владимировна написала и отдала своему сыну Джону, который не просто набрал текст на компьютере, а как он сам признался в письме, «попытался соединить точки зрения каждого из нас и представил все в виде повествования»

Анна Владимировна Волкова родилась в Москве в канун русской революции. Она была самой младшей из трех детей Владимира Волкова. Ее отец был командующим Имперским Флотом, досрочно вышел в отставку из-за болезни туберкулезом, но был отозван для контроля военных операций в Ялте, на Черном море.

Три года спустя вся семья со своими скромными пожитками оказалась на борту последнего судна с беглецами от революции, покидавшими порт, так как стало известно, что имя Владимира попало в список, отмеченных на казнь.

Они были беженцами: бездомные, без гражданства и рубля в кармане, без малейшего понятия о том, в каком месте на планете их высадят на берег. Но они были живы, и они были вместе, укрепленные верой и надеждой, что скоро все изменится и они вернуться в свою любимую Россию. Но этому никогда не суждено было случиться.

Судно причалило к Боснийскому побережью, на Адриатическом море, откуда и начался их путь в северную Францию, где они прожили какое-то время, до того, как переехали в Париж. Там им выдали нансеновские паспорта (паспорта для беженцев без гражданства), и Владимиру удалось устроиться на работу бухгалтером.

Анна выросла и получила образование в Париже. Позже она была замечена прима-балериной в балетной школе бывшей Имперской балетной труппы госпожой Преображенской, которая предложила ей войти в состав труппы балета полковника Вассили де Базили (Colonel Wassily de Basil). Он основал русский балет в Париже, унаследовав многое от известной школы Дягилева, тем самым продолжив русскую традицию в ссылке. В то время как ее братья, Владимир и Андрэ, учились в Сорбонне, Анна Владимировна совершенствовала свои навыки как балерина, сначала в кордебалете, а затем как солистка. У нее началась жизнь, полная путешествий по миру. Эти поездки были значительно приятнее, чем ее ранние.

Анна покинула труппу в 1943-м, когда, обосновавшись в Южной Америке из-за войны, она сформировала балетную школу в Рио-де-Жанейро, столице Бразилии, вместе со своей очень близкой подругой и балериной Татьяной Лесковой, которая до сих пор очень активна в мире балета. В 1946-м она смогла организовать поездку в Австралию, страну, которую она посетила два раза с выступлениями до войны. В Сиднее она вышла замуж за Джима Барнеса, бизнесмена и спортсмена, которого она встретила шесть лет назад на судне, возвращаясь в Европу после очень удачного выступления, еще до того, как мир охватил хаос. Они обосновались в Сиднее, где в 1949-м родился их первый сын – Джейми. В этот же самый год ее мать Анна эмигрировала из Франции и приехала жить с семьей. Она умерла в 1979-м. Три года спустя родился их второй сын – Джон. Брат Анны, Андрэ тоже переехал в Австралию вместе с семьей, в то время как Владимир оставался в Париже. В 1964 г. семья переехала в загородный дом в южной части Нового Южного Уэльса (southern New South Wales) и прожила там до 2000 года, когда они почувствовали, что пришло время вновь вернуться к жизни в городе, снова сделав Сидней родным городом.

Джейми – весьма уважаемый конский ветеринарный хирург, а его брат Джон вернулся к занятиям в Университете, чтобы получить степень магистра изобразительных искусств. Оба брата живут в городе Ньюкасле, в нескольких часах езды к северу от Сиднея, в то время как сын Джона Джордж живет в Сиднее, где он только что закончил обучение по направлению фэшн-дизайн, и теперь готов делать карьеру в выбранной им сфере деятельности.

Джейми, Джон и Джордж были в России несколько раз, но Анна Владимировна туда не возвращалась никогда. Когда ее спросили, почему она не вернулась в страну, где она родилась, и почему у нее никогда не возникло желания вернуться, Анна Владимировна, после долгих и глубоких размышлений, очень ясно и кратко ответила на вопрос: «Для меня все это в прошлом. Несмотря на все положительные изменения, которые произошли после падения коммунизма, я не могу забыть страдания и унижения, испытанные моими родителями и другими беженцами революции. Люди без гражданства, не принадлежащие ни к одной стране, нежеланные во всем мире – вот была наша жизнь до того, как я приехала в Австралию, где вышла замуж за Джима. Мой отец умер во Франции так же, как и мой самый старший брат. Они похоронены там, в то время как моя мать и второй брат последний этап их жизни прожили здесь, в Австралии, где они похоронены. Они были моей связью с Россией, и теперь, когда их нет больше с нами, я чувствую, что эта связь оборвана».

Анна Владимировна была восхищена встречей с Ниной Аниськиной, ректором Академии Пастухова, которая состоялась в Сиднее в сентябре 2007 года. Хотя времени для встречи было немного, их обсуждение современной жизни в России, успехов академии и, что очень важно, значение, которое придается имени Пастухова в Ярославле, произвело впечатление и духовно обогатило Анну.
О визите Нины Аниськиной она отозвалась так: « Это было похоже на встречу друзей, знающих друг друга всю жизнь. У нас было так много тем для обсуждения, мы так много узнали о нашей семье и России, я была потрясена тем, как много Вы и каждый сотрудник академии сделали и делаете для того, чтобы имя Н. Пастухова помнили».

Это был жизненно важный момент воссоединения с историей, которая была затенена временем и отсутствием и показала Анне что, «Россия не забыла нас, и это помогло мне примириться с тем, что случилось. Однако последние шестьдесят лет моей жизни проходят здесь, в Австралии. Я чувствую, что я принадлежу этой стране и я люблю эту страну, которая приняла меня и так многое мне дала».
Несмотря на то, что Джейми и Джон были воспитаны русскоговорящей матерью и бабушкой, дома они общались в основном на английском, поскольку их отец не говорил на русском языке. Но Австралия – молодая нация эмигрантов, поэтому было обычным делом иметь родственников, родной язык которых был не английский.

Для двух молодых мальчиков Россия – это просто неизвестное место, откуда родом их предки по матери, и язык, на котором они разговаривали с матерью и бабушкой, а также с семьей дяди Андрэ. Спустя некоторое время, повзрослев, это отношение существенно изменилось и превратилось в желание узнать о своих предках и факторах, которые сформировали их индивидуальность. Вот что стало для них важным.
И Джейми, и Джон изучали российскую историю в средней школе, и это способствовало более глубокой заинтересованности страной и углубило чувство принадлежности к стране, в которой они никогда не были и о которой они так мало знали.

В 1991 г., спустя тридцать с лишним лет, Джэйми впервые отправился в Россию в составе международной делегации конских специалистов. Несмотря на то, что в Австралии в социальном, экономическом и политическом плане было по-другому, он почувствовал принадлежность к стране своих предков, у него возникло ощущение, что он не является полным иностранцем и, возможно, у него даже есть определенное право быть там.

Когда он вернулся в Россию с очень коротким визитом приблизительно девять лет спустя, он заметил, что произошли огромные изменения во всем, но он испытал те же самые ранние чувства.
Джон впервые отправился в Россию в 1998 г., и ему посчастливилось познакомиться с Ниной Аниськиной, ректором Академии Пастухова. Для него было абсолютным открытием, что его непосредственные предки были настолько почитаемы и уважаемы в обществе.

По возвращении в Австралию он сказал: «Там я чувствовал себя незнакомцем в чужом городе, в чужой стране, на другом конце света, как вдруг меня встречают как вернувшегося блудного сына. Это было невероятно, и я чувствую себя вечно обязанным этим великодушным людям, которых я встретил, кто раскрыл всю мою сущность, о которой я подозревал, но никогда в действительности не знал о ней».
В 2000 году Джон с сыном Джорджем (тогда ему было 14 лет) приехал в Россию, где они приняли участие в празднованиях столетнего юбилея училища Пастухова в Ярославле. Для Джорджа это было намного больше, чем просто заграничная поездка, это была поездка в страну, откуда родом его бабушка, с которой он так близок. Он также почувствовал связь с этим местом, о котором он знал только по рассказанным историям и фотографиям.

Каждый из нас в душе глубоко чувствует связь с этим местом. Для нас это гораздо больше, чем просто место рождения. Так же, как генетика, это сила воспитания; социальные, религиозные, моральные, исторические, эмоциональные и экономические аспекты, часто глубоко погруженные в душу, приводят к осознанию понятия принадлежности.

Несмотря на то, что вся семья Анны Владимировны живет в Австралии и считает себя австралийцами, значение, которое они придают России, очень велико, несмотря на то, что из четырех поколений ни один из членов семьи не жил в России.

А в России эта трава благоухает

Павел Наумов

Эта статья была написана Павлом Михайловичем Наумовым в форме доклада для Пастуховских чтений, которые состоялись в апреле 2007 года в Академии промышленного менеджмента имени Н.П. Пастухова и на которые приехали его дочь Мария и внучка Фотина: с ними доклад и был передан в Ярославль.

Дорогие Друзья и Соотечественники!

Разрешите поздравить вас с присвоением статуса академии. От всей души и большим признанием выношу благодарность за неимоверный труд содержания и продолжение дела моего досточтимого прадеда на пользу и помощь нашему великому русскому народу и во славу дорогой Матушке России. Я считал бы большой честью и счастьем побывать в эти дни с вами, но мои годы (86 лет) и после двух сердечных операций, при диабете и грудной жабе, мой врач убедительно уговаривал меня не предпринимать такую дальнюю поездку в Россию, где переживания могут отрицательно отразиться на моем здоровье и жизни (последнее может и вам придать ненужные заботы и хлопоты). С сожалением и горечью, пришлось мне согласиться с мнением кардиолога и благословить в путь мою младшую дочь Машу и внучку Фотину (Тину) представлять потомков Пастуховых на ваших торжествах.

Начну с себя – так легче будет перейти к рассказу о моих родителях и близких, которые были прямыми потомками славной Пастуховской семьи.

Отец мой, Михаил Павлович Наумов, был сыном помещика из дворянской семьи Наумовых, Самарской губернии, города Симбирска. Во время Первой Мировой войны, в чине ротмистра, мой отец служил в Литовско-Уланском полку.

Мать моя, Елена Леонидовна, урожденная Пастухова, дочь Леонида Николаевича и Анны Васильевны, родилась 13 августа 1900 года в Ярославле. Елена Леонидовна была 8-м и последним ребёнком. Училась в Москве в гимназии Constance.

Поженились мои родители на Кавказе, в Кисловодске. После венчания моя мать решила остаться при муже, Михаиле Павловиче Наумове, служившем в Белой Армии и командовавшем эскадроном конницы. Находясь при моем отце, мать моя перенесла все трудности и лишения походной жизни и гражданской войны. Когда мой отец был болен сыпным тифом, она смело заменила своего мужа в командовании эскадроном. По рассказам очевидцев, мать моя геройски вывела его из под натиска буденновской конницы, спасши людей от неминуемой смерти. Покинули мои родители Родную Землю на последнем товарном буксире из Крыма и прибыли в Константинополь, в Турцию, где я и родился.

Это было очень трудное время, после окончания первой мировой войны, когда мир был в полном хаосе: перетасовка народов и образование государств по печально- знаменитому Версальскому миру в Европе, годы гражданской войны в России, перемена правительства в Турции и т.д. В этом хаосе русские люди, спасая свои жизни, покидали свою родину. Разбитая Белая Армия отдалась на попечение союзников, которые раскидали ее по частям по всему Средиземному бассейну, а то и бросали на произвол судьбы.

В эту кашу попали и мои родители. В Турции, после победы Гази Мустафы Кемал-паши на турецких выборах, Константинополь переименовался в Истанбул. Каким-то образом моему отцу удалось поместить в американский госпиталь мою мать, которая вот- вот должна была разрешиться от бремени, что случилось 7 апреля (1921 года).

Возвращаясь к личности моей матери Елене Леонидовне, я смело могу заявить, что по своему интеллекту и работоспособности она была необычайным человеком. В тяжелых жизненных обстоятельствах гражданской войны, в лишениях эмигрантской жизни мама была крепким стержнем нашей семьи. Елена Леонидовна с детства получила знания языков благодаря гувернанткам со знаниями английского и французского, а также учителю немцу. Со своими способностями к языкам она владела ими в совершенстве. Попавши в такую страну, как королевство СХС (Югославию), еще не оправившуюся от l-й Мировой войны, с этими знаниям она постоянно работала и несла всю тяжесть прокормления семьи на себе. Что касается отца, то с малым знанием местного, т.е. сербского языка, даже после долгого времени он с трудом приспосабливался к условиям новой жизни. Он так и не овладел сербским в достаточной мере, чтобы получить положение и работу по своей специальности, т.е.по правоведению, оставаясь мелким чиновником. Работая сверх сил, наша мать подкосила свое здоровье и скончалась преждевременно 2 января 1934 года. Фактически с ее смертью наша семья распалась. С глубокой верой, что любовь нашей матери сопровождала нас повсюду, мы с моей сестрой Машей смогли пережить ужасы второй мировой войны и все превратности дальнейшей судьбы. Мать наша, Елена Леонидовна, была достойным потомком Пастуховской семьи, оставив глубокий и незабываемый след в наших душах. Царство ей Небесное!

Нельзя так же не почтить память нашей бабушки Анны Васильевны, жены Леонида Николаевича, которая после потери всего на родине приехала в нашу семью и полностью взялась за воспитание нас, своих внуков. Мне мало что известно о жизни нашей бабушки в России, однако она сама рассказывала нам кое-что о своей молодости. Бабушка наша родилась в выдающейся казачьей семье Войска Донского потомственных казаков Поздеевых. Получив хорошее воспитание в семье и в Донском девичьем институте, Анна Васильевна вошла в жизнь Донского Войска, блистая своей красотой (что видно из ее фотографий молодости). Само собой разумеется, у бабушки было много поклонников и, конечно, много предложений на брак, но Анне Васильевне семейная жизнь была не по душе, и многих она отклоняла. Был случай, когда бабушке понравился красавец лейб-атаманец, гвардейский офицер, но манеры ее ухажера, который, несмотря на всю свою привлекательность, в смущении кусал кончик своего носового платка, не очаровали хорошо воспитанную девушку. Она дала полный отказ и приняла предложение Леонида Николаевича Пастухова, спокойного и дельного человека. Имея возможность путешествовать по Европе, Анна Васильевна почерпнула порядочные знания языков, французского и английского. Полюбивши Италию, она легко овладела итальянским и увлекалась итальянской музыкой.

Приезд бабушки Анны Васильевны сыграл в моей жизни громадную воспитательную роль. Мне было шесть лет. Родители были заняты работой, так что целыми днями я был предоставлен самому себе. Мое окружение было из сербов, венгров и отчасти французов. Мои родители работали с французами в автотранспортной компании, служащие которой не говорили по-сербски между собой, только по-французски. Бывая там, я вертелся между ними и нахватался французских слов. В общем, я говорил на смеси языков, что ужасало моих тетушек, сестер моего отца. Анна Васильевна взялась за мой русский язык, и я постепенно начал говорить по-русски. Скоро я привык к детским русским песням и стишкам. Меня определили в русский детский сад в нашем городе, где было много русских эмигрантов. Так я стараниями Анны Васильевны стал русским мальчиком.

Бабушка Анна Васильевна мне часто пела из итальянских опер. Многое я запомнил, и музыку и сюжеты. Помнится мне, как она читала мне вслух. Обычно это чтение было перед сном, когда я лежал в постели. Я слушал ее замечательный и мягкий голос, читавший повести Чарской «Горе забытой крепости» и «Княжна Джаваха», историю «Капитанская дочь» А.С. Пушкина и других русских писателей. С рождением внучки, Марии Михайловны, внимание бабушки больше перешло к моей сестре Маше. Это понятно, т.к. я уже стал подростком и часто изводил своим поведением бабушку. Во время второй мировой войны в 1942 году бабушка переехала в Ригу, к сыну Всеволоду Леонидовичу. При наступлении советских войск бабушка, которой было уже за девяносто, проделала почти пешком весь путь от Риги до Парижа (Франция), где она и скончалась. Она похоронена на кладбище St. Genevieve du Bois.

Мне бы хотелось упомянуть и о дяде, Николае Леонидовиче Пастухове, которого я лично знал, будучи еще мальчишкой. Память об этом незаурядном человеке запала у меня глубоко в сердце. Он был первенец у моих дедушки и бабушки, т.е. у Леонида Николаевича и Анны Васильевны. Следуя семейным обычаям того времени, младенца Николая вскормила не мать: не принято было родителям продолжительное время проводить со своими детьми. Существовал ритуал ходить к маменьке и папеньке с пожеланиями доброго дня или ночи. С самого детства дядя Коля развился под влиянием замечательных учителей, которые подготовили его к московскому университету, и он блестяще окончил учение на Горном факультете, став горным инженером. Будучи застенчивым, Коля еще мальчиком избегал светского общества и вел себя не очень вежливо с приглашенными гостями, так что его отсылали во время приемов на кухню или в лакейскую. Благодаря этому Коля приобрел привычки, которые впоследствии плохо отразились на характере и здоровье молодого человека.

Будучи горным инженером, по назначению Николай Леонидович был поставлен помощником заведующего угольными шахтами, которые были под ведомством семьи Пастуховых в Донецком бассейне. Это было одно из первых акционерных обществ Пастуховых в России. Рабочие углекопы в то время были, по большей части, из отхожих крестьян со всей России. Николай Леонидович взялся за улучшение жизни углекопов и этим достиг высоких производительных результатов: выработку прекрасного угля с высоким потенциалом энергии с названиями: «пламенного» и «паровичного», готового к отправке по заказам.
Стараниями Николая Леонидовича были выстроены дома-общежития для углекопов, введено медицинское вспомоществование. В то время в Донецке были шахты и рудники подведомственные английской компании Юза, где рабочие жили в негигиенических условиях, в сырых землянках, где свирепствовали туберкулез и легочные заболевания от вдыхания угольной пыли и где, конечно, «водка царствовала».

Это было начало XX века, время натянутых политических отношений с Японией и Западной Европой из-за концессий на Дальнем Востоке. У нас же под английским нажимом в Петербурге насадили своих агентов, как С.Ю. Витте, который негласно приказал устроить «угольный кризис», начав ввозить в Россию «вонючий английский торф» по повышенной цене. Приказ был о том, чтобы военные поезда топились только английским торфом, причем поезда запаздывали и вину за это взваливали на кочегаров. На этот факт указал начальник снабжения войск Генерального Штаба Генерал-майор Ф. Рерберг в докладной записке Государю императору. Записка таинственным образом не дошла до Государя. Генерал Рерберг в своей книге прямо указывает на министра Витте и его связи с Англией. В своем посещении угольных копий в Донецком бассейне и Николая Леонидовича генерал Рерберг высказал свои подозрения по «измене» министра Витте, что сильно повлияло на интерес к горному делу Николая Леонидовича и что стало причиной перемены направления его интересов к окружающей природе, а также еще больше отдалило его от светского общества.

Первый брак дяди Коли не был удачным, и он разошелся со своей супругой. Они просто по характеру не подходили друг к другу. В это время Николай Леонидович был очень заинтересован растительным миром и насекомыми. Особенно он заинтересовался саранчей, так как налеты саранчи были тогда причиной голода в приволжских областях России. Ведь саранча молниеносно поглощала посевы. Благодаря любви к природе и врожденной пытливости Николай Леонидович бросился на изучение ботаники и инсектологии. Разошедшись с женой и оставшись одним, дядя Коля назначил себе заместителя по работе и начал свои путешествия по Сибири и другим местам с научными целями. Ему нужен был компаньон, который бы смог присмотреть за ним в его путешествиях. Судьба ему нашла компаньона в лице Анастасии Борисовны, которая взялась заведовать хозяйством. Тетя Настя не только кормила и поила дядю Колю, но и стала помощницей в его научных работах по ботанике и энтомологии (изучении насекомых). В последствии она стала женой Николая Леонидовича и ближайшей помощницей в его трудах. Она знала не только названия растений, но латинские названия семейств растений. Она сохраняла и трудилась над гербарием – сушила и прессовала растения. Мне помнится капитальный труд Николая Леонидовича в 4-х томах «О пищеварении жуков и насекомых». Его интересовали химические перемены веществ в организмах насекомых. Его труды нашли отражение не только в учебниках, но и в фармацевтике и производстве лечебных средств.

Николай Леонидович был замечательным лектором и учителем. В Югославии его приглашали в учебные заведения читать лекции по пчеловодству и поведению пчел, что очень помогало пчелиному делу в районе и изготовлению продуктов меда и восковых изделий. Человек, который хоть немного знает окружающий мир, может понять, насколько насекомые близки к растительному миру. Прогулки с дядей Колей на меня всегда производили глубокое впечатление. Будучи очень верующим человеком, он всегда напоминал мне о величии Бога, создавшего наш окружающий мир. С какой грустью он вспоминал тогда, в эмиграции, и мне говорил, срывая ковыль: «Вот понюхай, Павлуша! Эта травка ничем не пахнет, а в России такая трава благоухает!». В этом я убедился сам, когда побывал на нашем «Тихом Дону» в 1995 году. Особенно красочно рассказывал Николай Леонидович о красотах Саянских гор и озере Байкал. Во мне дядя Коля возбудил любовь к родимой матушке Волге и к волжским жителям: рыбакам и бурлакам. Вспоминая совет матери сыну, вернувшемуся из дальних стран, «свои ладони в Волгу опустить…», я и сделал это, правда, уже в престарелом возрасте.

Упокой, Господи, раба твоего и прадеда моего, приснопамятного Николая и всех сродников его и сотвори вечную им и ему память! Приношу всем глубокую благодарность за то, что вы не забываете о наших предках, о достопамятной семье Пастуховых, которые оставили о себе неизгладимую память своим прошлым, которые отдали свои жизни на благо нашей великой родины, России!