Мария Павловна Науменко, американская праправнучка Николая Петровича Пастухова, в первый же свой визит в Ярославль любезно и настойчиво пригласила нас в Рочестер: «Папа перенес операцию на сердце, и путешествие в Россию для него может быть опасным, но вы обязательно должны с ним познакомиться».
Она переехала из Канады к мужу, Григорию Науменко, в США, пока он еще учился в Свято-Троицкой семинарии. Три года спустя мужа рукоположили в священники и назначили на приход в городе Рочестер, штат Нью-Йорк. Ее старшая сестра Елена тоже была замужем за священником и жила в Штатах. Родители, Павел Михайлович и Любовь Сергеевна Наумовы, тоже оставили Канаду и переселились сначала к старшей дочери, а потом окончательно осели у младшей в Рочестере. В Торонто осталась жить младшая сестра Павла Михайловича — Мария. Мы познакомились с ней еще в 2002 году. Тогда она, путешествуя по Волге из Москвы в Петербург, на 6 часов стала нашей гостьей в Ярославле.
И вот, перелетев океан, мы взяли в Нью-Йорке напрокат машину и отправились на север, к канадской границе. Наш маршрут, заранее проложенный с помощью Интернета, включал посещение Рочестера, а затем через Ниагара-Фолз в Торонто, к Марии Михайловне Лиитойя.
На окраине Рочестера мы без труда нашли небольшой домик, за которым на широкой поляне возвышалась русская православная церковь. На пороге дома нас встречал отец Григорий. Увидев подъехавших гостей, вслед за ним вышла вся семья. Павел Михайлович оказался необыкновенно живым, искрящимся человеком. Улыбка не сходила с его лица, он был возбужден и постоянно подшучивал над собой. Нельзя было и подумать, что ему 88 лет и он недавно перенес операцию на сердце. Павел Михайлович и его жена Любовь Сергеевна, дочь русского православного священника, были очень внимательны и нежны друг к другу. Годы не разрушили ни их красоты, ни их чувств.
Все говорили на чистом и красивом русском языке.
К нашему приезду готовились: бородка Павла Михайловича аккуратно подстрижена, красивая прическа и легкий макияж подчеркивали природную красоту Любови Сергеевны Даже собака Лайка побывала в парикмахерской.
Матушка Маша хлопотала над обедом по случаю приезда гостей, а мы с отцом Григорием и Павлом Михайловичем отправились осматривать церковь.
«Мы раньше пользовались для службы зданием в центре города, – рассказывал отец Григорий, – но русский приход в Рочестере все увеличивался, в старом помещении стало тесно. Мы всегда мечтали о том, чтобы построить свою православную церковь. И вот Бог помог найти землю под храм».
На окраине Рочестера они выкупили участок, на котором раньше был питомник, выкорчевали деревья, привезли земли и с помощью бульдозеров сделали небольшой холм, чтобы церковь стояла на возвышении. Купола золотили сами. Внутри византийский стиль. Иконостас из бывшей церкви вырезали из дерева первые прихожане, а золотила его матушка оставшимся от куполов золотом. Перед церковью большая зеленая поляна, на которой иногда отец Григорий играет с мальчишками в европейский футбол. «Мы хотели, чтобы машины не загораживали фасад церкви, поэтому парковочные места разместили по краям, а середину поляны превратили в открытое поле», — продолжал отец Григорий.
Купол и почти все стены храма украшали великолепные росписи – работа отца Андрея, иеромонаха-иконописца из Парижа, которого нередко приглашают расписывать храмы в Штатах и в Канаде. «Готовились расписывать храм сами. Уже даже леса удобные для матушки Маши придумали. Но слава, Богу отец Андрей дал согласие! А матушка орнаменты сейчас расписывает». Чувствовалось, как приятно отцу Григорию показывать нам свой новый храм. Чтобы его построить, пришлось взять большой кредит. Но теперь уже немного осталось выплачивать, и можно думать о втором этапе проекта. На эскизном рисунке рядом с церковью еще одно здание – для классных комнат, библиотеки, сцены для спектаклей, кухни и зала для обедов. Это важно, ведь церковь для русских здесь является еще и местом общения на родном языке, местом поддержания традиций и культуры. Воскресные и праздничные обеды собирают очень много людей. Сам отец Григорий тоже говорит на чистом русском языке, хотя в России был только лишь один раз. «Родители всегда требовали. говорите по-русски, говорите по-русски!»
Удивительно было увидеть лифт внутри колокольни. «По закону необходимо. Иначе инвалид на хоры попасть не смог бы. А у нас есть такой прихожанин, вот и коляска его тут всегда ждет», — пояснил отец Григорий.
Матушка Маша пришла встречать: «Обед остывает, пойдемте в дом». Семья Наумовых и Науменко живет очень просто, все трудятся в церкви, основной доход работа отца Григория в приходе и преподавание в семинарии. Дочери Мелаша и Тина, учатся и тоже помогают отцу. Сейчас Фотина уехала из дома, чтобы продолжить свое музыкальное образование. Мелания вышла замуж в 2009 году. Молодые живут в Бингхамптоне, штат Нью-Йорк, в трех часах езды от Рочестера. Мелания получила степень бакалавра по математике и химии и продолжает учиться дальше, чтобы работать по специальности в научной или госпитальной лаборатории Ёе муж Нафан, хороший фотограф и математик (работает сейчас над докторской), всегда интересовался русской историей, но по-русски до их знакомства ничего не знал. Теперь учит. Летом 2010 года вся семья целый месяц путешествовала по России. Для Нафана это была хорошая практика.
«Жаль, что вы в пост приехали, хорошо угостить не можем», — извинилась Мария Павловна. Но постный стол, приготовленный матушкой, был очень вкусным и разнообразным. В Америке русские эмигранты хранят традиции: на столе были русские пирожки с капустой, морковная запеканка, грибной суп. Как будто мы и не уезжали! Но самое «вкусное блюдо» к праздничному столу — семейные воспоминания.
Павел Михайлович, рассказывая о своем детстве, вспоминал и задорно пел то русские, то хорватские (он мальчиком жил в Сплите) песни. Поразительная память для его возраста. Лишь изредка Любовь Михайловна напоминала ему одно-два слова. Несмотря на пост, на столе было вино («когда гости, можно»). Павел Михайлович пропел « … кому чару пить, кому здраву быть. Пей чару …».
В семье поют все. Сам Павел Михайлович играл раньше в оркестре. Мария Павловна управляет церковным хором, и обе дочери поют. Мелания иногда заменяет в хоре матушку Машу. Фотина готовится к карьере профессиональной певицы.
Когда летом 2010 года семья Науменко в полном составе посетила Ярославль, мы попросили отца Григория провести обряд освящения только что достроенной нами гостиницы. Ярославская епархия дала свое согласие на это и даже направила священника отца Василия провести службу вместе с отцом Григорием. Тогда Мария Павловна и ее дочери образовали настоящий хор. Нафан, еще совсем не зная русского языка, тоже подпевал. Гости говорили: «Вот оно, настоящее воссоединение Русской Церкви!».
До глубокой ночи мы разговаривали в уютной гостиной четы Наумовых, смотрели старые фотографии, вспоминали прошлое, рассуждали о современной жизни. Павел Михайлович легко переходил с русского на язык той страны, о которой рассказывал. Звучал немецкий, английский, хорватский, албанский, он копировал даже специфический одесский говор.
Чем только не пришлось ему заниматься во время скитаний по Европе! В Германии доил коров, в Англии работал на прядильной фабрике, возил деньги и выдавал зарплату албанским рабочим в Югославии. «Даже на парикмахера выучился! Любовь Сергеевну потом сам всегда причесывал». И сейчас он без дела не может: и в церкви работает, и летом понемногу огородничает.
Его мать — младшая дочь Леонида Николаевича Пастухова — умерла совсем молодой 2 января 1935 года. Отец, Михаил Павлович Наумов, сильно походивший на короля Голливуда Кларка Гейбла, работал на строительстве железной дороги. Семья жила в пригороде Белграда. Павел в гимназию ездил на специальном поезде с длинными вагонами.
Тогда и познакомился он с господином Вуичем. Вуич был вдовцом и нанял русскую женщину — бывшую институтку, чтобы она ходила за его сыном Воеславом — Воем. Воя кое- как говорил по-русски.
Дом Вуича был богатый. В большом саду с тропическими деревьями жила тигрица. Ее кормили мясом, и она выросла довольно большая. Павел иногда вместе с Воей учил уроки, и тигрица подходила к ним. «Не бойся, погладь», — говорил Воя. Тигрица была ручная.
Мальчики иногда увлекались: в школьное время отправлялись гулять и даже приглашали с собой одноклассниц. Когда их прогулы открылись, разразился скандал. Для Воя все обошлось, а Павла исключили из гимназии с запретом на поступление в другие. Это его немного остепенило. Отец нанял ему репетитора — студента Петю Мартынова. Он экстерном сдал экзамены за 4-ый класс и в 1937 году поступил таки в 5-ый класс Русского Кадетского Корпуса.
Корпус находился на границе с Румынией в местечке Бела Церква. Там же был и женский Мариинский институт. Некоторые богослужения, лекции, концерты и балы были общими. В детстве Павлу легче было говорить по-французски. Но в корпусе все предметы были по-русски, и он в совершенстве освоил русский язык.
В кадетском корпусе Павел остепенился и в седьмом классе даже стал помощником воспитателя. Его обязанностью было смотреть за 41 мальчиком, среди которых были барон Мейндорф, графы Толстой и Граббе, князь Кудашев и другие. У Толстого был детский паралич. Он требовал большего внимания.
Первое лето корпусных каникул, когда Павлу было 15 лет, он работал на строительстве дороги на Косовом Поле. «Французы, строившие дорогу, не верили почему-то сербам и наняли меня табельщиком, по-албански «чато», — вспоминал Павел Михайлович. — Две недели знакомился со своими новыми обязанностями, теодолит носил для земельных измерений. Никаких черпалок тогда не было. Все мерялось на кубики. И поэтому албанцев, работавших на строительстве, называли «кубикаши». У них фамилии менялись в зависимости от того, кто воспитал их: отец или дед. И мне пришлось учить албанский язык. До сих пор могу сказать несколько слов по-албански.
На строительстве дороги работали также чеченцы, переселенные в Албанию. Они занимали достаточно высокие должности и ухитрялись брать с албанцев дань. Албанцы больше верили Павлу, он был «урус».
Однажды он отвозил плату албанцам на строительство насыпи. Бумажных денег албанцы не принимали, признавали только большие монеты в 50 динар, которые Павлу приходилось носить в страшно тяжелых сумках. У него была двуколка с одним конем и сопровождающий жандарм с винтовкой. «Он остановил меня, — вспоминает Павел Михайлович пошел по нужде. Жду, жду. Вдруг вылезает из кустов шапочка в виде тюбетейки. Что, урус? Урус. А почему белого пера нет? Тебя могут застрелить. Когда привез деньги и стал выдавать их албанцам, слышу за дверью: дзынь-дзынь — отсчитывают. Он мог бы взять у меня на дороге все деньги, а так только часть — дань. А не сказал бы, что урус, мог бы и пристрелить меня. Это было между 5 и 6 классом».
Времени на уроки было мало, и в седьмом классе Павел остался на второй год. Выпускные экзамены сдавал, когда уже началась война.
Война семью застала в Долмации, в Сплите. Павел тогда уехал в корпус, а вернуться уже не смог: в Хорватии страшно преследовали православных людей. Бела Црква была заселена немецкими колонистами, которых заставили пойти служить в СС. Павел приехал жить к теткам — сестрам отца. Работал в Белграде на разборке развалин после бомбежек. Каждую пятницу получал плату, а дядюшка выворачивал его карманы и отбирал все. Ему это надоело, и Павел записался волонтером на работы в Германию.
Сначала было очень трудно: приходилось доить коров. Но все же образование какое-то было, и он стал помощником ветеринара. Шеф был швейцарец, говорил по-немецки. Павел немецкий знал с детства, а тут была хорошая возможность, чтобы его усовершенствовать. Ветеринария его заинтересовала. Он и коров спасал, которые объелись клевером, и телят принимал. Иногда обманывал немцев: если корова приносила двойню — регистрировал только одного.
Но ему очень недоставало русских. Приходили письма от друзей. К тому времени в Сербии образовался русский охранный корпус. Друзья-кадеты нашли его, а дальше — Русская Добровольческая армия, офицерская школа.
При воспоминаниях о войне у Павла Михайловича наворачиваются слезы.
«Воевали в основном с югославскими партизанами. Был 44-ый год, сентябрь. Я сидел в болоте, над головой свистели пули, и подняться было нельзя. На момент мне показалась Божья Матерь. Когда мы вышли из окружения, из 600 человек остались в живых только 11. Семь дней шел и спал на ходу. Ноги опухли, и когда, наконец, дошел, пришлось распороть сапоги, чтобы их снять».
В Одессе и в Черновцах было завербовано по 2 взвода из бывших заключенных. С ними шли две подводы, на которых было несколько связок подков (они ими торговали) и обязательно бочки с вином. Из Славонского Брода Павла послали в Русскую Освободительную армию. Сначала остановились в Вене, потом в Мюнхене. В Вене стояли в здании театра. Там была прекрасная акустика. И как «кадетня» пела! Особенно Владимир Мартыненко — замечательный тенор был.
Потом был поход на Чехию. В Чехии пришлось сдаться американцам. В плену пробыл год и 9 дней. «Я записался поправлять электричество в бараках и за это получал лишнюю порцию. Там на кухне кошка кормила грудью мышонка», – вспоминает Павел Михайлович. «Но как выдавали американцы Советам… (плачет). Они выдавали очень много, 3 000 безоружных людей бросили в камеоны, из которых текла кровь — русские солдаты резали себя. Однофамилец полковник Наумов прибил свою руку к столу, но его бросили в машину вместе со столом… Иногда ночью снится. Такой вот был конец войны. А потом отпустили. Повезли в город Пасау на Дунае — и катитесь куда хотите».
В Мюнхене у Павла Михайловича был очень хороший друг, Валентин Иванович Сонев, приват-доцент московского политехникума. Он скрашивал жизнь в плену, всегда находя интересные темы, например, «Философический подход к атомной бомбе». Сонев был замечательным электротехником. Павел Михайлович многому у него научился. В плену он выучился водить машину, освоил портняжное дело. Впоследствии своей невесте Любе он сшил халат, какой в магазине не купишь, смастерил стеганое одеяло из клетчатого материала, которое сохранилось у нее со времен «остовского» лагеря. Любовь Сергеевна вспоминает: «Какой красивый узор Павел сделал на этом одеяле!»
«Кадеты и сейчас поддерживают связь. У нас много лет выходил журнал «Кадетская перекличка», — говорит Павел Михайлович. — Один из первых кадетских корпусов, заново открытых в России, был в Новочеркасске. В 1995 г. Павел Михайлович был там, помогал им с устройством музея, восстанавливал старые кадетские песни.
Вспоминая Югославию, Павел Михайлович оживлялся. «В Сплите через дорогу от нас жил некто «дедо». У него был вид настоящего Карла Маркса. А там улицы узкие, можно было через дорогу разговаривать. Мы жили на Марьянской улице. Как-то дедо сказал, что хочет познакомить меня с великим человеком – Иосифом Брос Тито. Пришли на площадь, где был митинг. Выходит человек с большой морщиной между глаз. Я поздоровался с этим Тито. У него на левой руке недоставало нескольких пальцев. Он очень плохо говорил по-хорватски. А потом исчез. И когда уже Тито стал великим вождем, я прочитал в журнале «Лайф», что он играл на рояле и на скрипке. Как это было возможно без пальцев?! Оказалось, все очень просто. В одном из боев в горах Словении один Тито был убит, появился другой. Эту же кличку носили несколько руководителей тайной интернациональной террористической организации «ТИТО».
Со своей женой, Любой, дочерью священника отца Сергия Щукина, Павел встретился в Англии после войны.
Жизнь Любови Сергеевны тоже была очень непростой. Ее отец был арестован за религиозную деятельность, когда ей было 9 лет. Через год арестовали и мать. Обоих отправили в ссылку. Из ссылки они вернулись перед войной. Любовь Сергеевна вспоминает: «Когда папу арестовали, маме пришлось работать на двух ставках, и Катю (младшую сестру, еще младенца) забрала в Ростов ее крестная мать. Теперь у нее была «мама дорогая» и «мама родненькая». Крестная ревновала Катю к родной матери, и из-за этого они не могли вместе жить. В благодарность мама после ссылки оставила Катю крестной матери».
В 42-ом году Сергей Щукин со старшими детьми (Алексеем и Любовью), боясь попасть под расстрел как бывший заключенный, эмигрировал в Германию. Мать же решила на время остаться: на ее попечении была больная 83-летняя свекровь. Да и немцы грозились распустить всех душевнобольных из психиатрической больницы Новочеркесска, где она тогда была главным врачей. Так мать Любови Сергеевны осталась совсем одна — муж с двумя детьми в эмиграции,а младшая дочь у крестной матери. «Мы не смогли маму вывезти в Англию и боялись поехать к ней в Россию. В первый раз мы потеряли маму, когда она уехала в ссылку, потом — когда бежали за границу. В третий раз могли этого не перенести. Мама проработала в психиатрической больнице до 75 лет и ушла в 80 лет, в 80-м году, доживала у Кати в доме. В течение семнадцати лет она даже не знала, жива ли ее семья.
Как и большинство русских, семья Сергея Сергеевича Щукина попала в один их остовских рабочих лагерей под Бременом (Германия). Затем был лагерь для перемещенных лиц в Фишбек под Гамбургом. В 1946 году Сергей Щукин был рукоположен в священника в Гамбурге и вскоре был назначен в Брадфорд (Йоркшир, Англия) для организации прихода для русских православных беженцев. Люба помогала отцу в приходе в трудных беженских условиях, заменив этим отсутствующую жену-матушку.
В 1947 году семья Павла переселилась в Англию. Так называемых «ДиПи» (displaced persons) Англия брала либо из одиночек мужчин, которых направляли на угольные шахты, либо это были бездетные пары, которые подписывали контракт минимум на 1 год на выработку шерсти. На шерстяных фабриках не было вентиляции, пыль попадала в легкие, люди с трудом дышали. Павел Михайлович с сестрой Марией по году отработали в таких условиях.
В Брадфорде Павел жил на квартире у одной ирландки. Она учила его английскому языку с йоркширским акцентом. Вместо «бас» он говорил «бус», вместо «паблик» — «публик». Любовь Сергеевна и Павел Михайлович познакомились в церкви на Пасху в 1949 году. Они повенчались 30 апреля 1950 года. У хозяйки-ирландки был чердак. Молодые после свадьбы поселились там, оклеили и сделали комнату. Первой покупкой был приемник, который мог ловить разные волны.
«Тогда в Англии для отопления использовались исключительно камины, — вспоминает Любовь Сергеевна. — А это значит, что с работы поздно вечером приходили в сущий ледник. Чтобы согреться в кровати, пользовались бутылками с горячей водой. Сначала они помещались туда, где ваша спина, потом передвигались к ногам. К тому времени, когда вы засыпаете, камин уже пылает. Но в промерзшей комнате вас с одной стороны жарит, с другой морозит. Такими каминами пользовались 75% англичан; Они очень загрязняли воздух и были больше для красоты, чем для отопления».
Отработав на шерстяной фабрике год по контракту, Павел начал работать и учиться в местном большом госпитале и через 3 года получил диплом SRN (State Registered Nurse), который соответствовал дореволюционному диплому фельдшера. По существу, он превратился в «вечного студента», почти ежегодно участвуя в различных курсах повышения квалификации. После введения в употребление ингаляционных машин он решил специализироваться в этой отрасли и в мае 1973 года получил звание со степенью: Associate Degree in Applied Arts: Inhalation Therapy. Последние 20 лет до ухода на пенсию Павел Михайлович работал начальником отдела медсестер в Виндзорском госпитале.
По завету матери, Любовь Сергеевна перед замужеством взяла с Павла слово, что на первом месте для них будет судьба ее отца. Павел пообещал, и так было всю жизнь. «И вот сейчас мы в таком совершенно исключительном положении с Машуней, и все у нас есть, и мы не одни».
В Англии здоровье Любови Сергеевны ухудшалось. Она уже не могла петь в церкви, но никуда уезжать без отца не хотела. И тогда Наумовы уговорили отца Сергия написать ходатайство о замене, чтобы переехать в Канаду. Брат Любы, Алексей, как раз собирался венчаться, и они надеялись попасть на свадьбу. Отец написал прошение, и ему пообещали, что замена будет. Собрав какие-то сбережения, Любовь Сергеевна заказала в пароходной компании две каюты на середину марта: одинарную и двойную. А после этого пришло известие, что пожилой священник, который должен был заменить отца Сергия, скончался. Поменять билеты и перенести отъезд было невозможно, в пароходной компании тогда очередь занималась за полтора года. Любовь Сергеевна рассказывала, как молился ее отец: «Отслужили молебен святителю Николаю, покровителю путешественников. И вдруг мы получили письмо: пароходная компания извещала, что три пассажира отказались от двух аналогичных кают, и можно перенести отъезд на 22 мая, как раз на день памяти перенесения мощей святителя Николая!»
Они шли через океан 6 дней.
Первые два месяца в Торонто пришлось ютиться в домике еврейской семьи, которая занималась производством куриного мяса: там забивали кур. Страшная жара, квартира не проветривалась. Но потихоньку жизнь налаживалась. Родились дочери: Елена в 1953-ом году и Мария в 1955-ом. Павел работал в разных больницах братом милосердия, пел в церковном хоре и помогал в приходской школе, устроенной отцом Сергием. В Русском Культурно-Просветительном Обществе он участвовал в драматическом кружке. Они ставили пьесы «Без вины виноватые» Островского, «Семья Широковых» Максимова и короткие произведения Чехова: «Юбилей» «Предложение» и др. Кроме этого, он обучал русским народным танцам старшую молодежную группу. Она участвовала в этнических танцевальных соревнованиях города, выезжая на гастроли в большие города, в Монреаль и Нью-Йорк.
В Америку после пребывания в американском плену Павел переезжать не хотел. Но старшая дочь, Елена Павловна, вышла замуж за будущего священника, отца Александра Голубова. До женитьбы он учился в Рочестерском университете, получил степень доктората по русской литературе, а богословское образование получал экстерном в Ленинградской Духовной Академии. Елена окончила университет магистром по преподаванию драматургии (Masters in Educational Theater), была хорошо знакома с методом Михаила Чехова и помогала переводить его рукописи. В 1984 году у них родился сын Алексей. Затем вторая дочь вышла замуж за русского священника, который также был американским подданным. И в 1991 году Павел Михайлович все же принял решение переехать в США.
В течение первых четырех лет Павел Михайлович с супругой жили у старшей дочери. А когда Павлу потребовалась операция бедра, отец Григорий пригласил к себе родителей жены. Мария получила университетское образование медсестры и могла ухаживать за отцом. И для детей было полезно общаться с бабушкой и дедушкой — за рубежом семья всегда очень бережно хранила русские православные традиции.
Мария Павловна вспомнила Ярославль: «Он понравился мне больше, чем Москва».
Павлу Михайловичу тоже очень хотелось попасть в Ярославль. Но доктор сказал «нет», предстояла операция на сердце. Перед анестезией он запел «Спи, поросеночек мой, вырастешь — будешь свиньей…», чем удивил персонал больницы. Тогда после операции он не мог и четверть квартала пройти без боли. Две недели назад была еще одна операция, но она уже много легче, только очень дорогая. «Когда подходит возраст 65 лет, надо обязательно подписаться на страховку, — говорит Мария Павловна. — Но папа не думал, что будет в Америке жить». Младшая сестра Павла Михайловича, Мария Павловна Лиитойя, тоже при нашей встрече возмущалась стоимостью медицинского обслуживания в Америке. «Надо было Павлу в Канаде оставаться», — говорила она.
А он вспоминал Англию: «Там люди не такие хамы, как здесь. Там никто не считал, что я враг. В Англии, когда я играл в военном оркестре, меня все спрашивали, могут ли они мне чем-то помочь. И выказывали уважение, когда узнавали, что я русский. В Америке не так. Тут есть русофобия, даже большая русофобия. Для них русские — это коммунисты. Русский — это враг. В старой церкви нам даже написали на стенах: «Коммунисты, возвращайтесь домой». Когда Павел в университете Торонто заканчивал курсы медбратьев, его послали на практику в казармы. На каждом чучеле для штыкового боя было написано «русский». В Англии этого не было. Англия все-таки жила каким-то старым стилем. Рождество было большим, красивым праздником, к столу обязательно подавалась индюшка. Сохранялись христианские обычаи.
«А вот племянники Любови Сергеевны русского не знают. Для России они потеряны», — сказал Павел Михайлович. Его очень интересовала современная Россия. «Я в России был 3 месяца, в 90-х. Пошел в церковь. Там было так много людей. Мне кишки чуть не выдавили. А как Вы думаете, православие все же в России возрождается? Приходит молодежь в церковь? Ведь в Ярославле много церквей? Мне очень было приятно видеть в Ростове, что возвращаются обычаи».
Наш ночной разговор несколько раз возвращался к тому, как Анна Васильевна Поздеева, бабушка Павла, в конце войны почти пешком добралась до Парижа. В Латвии была полная разруха. Ее сын Всеволод Пастухов уехал из Риги, и ей не на что было жить. Она поехала к Волковым в Париж. «Казачья кровь, — объяснил он. — Поздеевы из казаков. В Новочеркесске в атаманском дворце я нашел Поздеевых, там и бабушки Анны Васильевны имя (я подумала, может, не просто так в 2004-ом на защиту здания академии пришли казаки?). Мама замечательная наездница была. Когда папа заболел тифом, и конница Буденого настигала их, она спасла весь эскадрон, скомандовав «в воду марш!». И они спаслись. Этот эпизод рассказывал мне бывший пленный барон фон Колопман. Хороший человек был. Потом его забрали в армию солдатом, он жил в Белграде, женился на русской.
Во мне есть и польская кровь, и татарская, много намешано. Вы видели мою сестру? У нее татарской крови много, и темперамент татарский. Но если бы сказать моей бабушке, что она полька, она полезла бы на стену. В России много смешано крови. А Англия страдала оттого, что смешения кровей не было. Там много душевнобольных из-за этого».
До глубокой ночи мы слушали летопись тяжелой жизни русского эмигранта. Расставаясь, пообещали обязательно вернуться в этот добрый и теплый дом.
Мария Михайловна ждала нас в своем небольшом и аккуратном доме, в котором она прожила жизнь с любимым человеком. Ее муж, Лео Лиитойя, умер несколько лет назад, но она до сих пор очень тоскует по нему. Матушка Маша (Мария Павловна Науменко) тоже приехала в Торонто помочь тете принять гостей. Тетя Маша очень любит свою племянницу, ласково зовет Манюнечкой.
В доме, устроенном с большим вкусом, множество картин. Прошу начать с экскурсии. Мария Михайловна показывает: «Это папины работы, это мои, а это — Великой княгини Ольги».
Мария Михайловна познакомилась с Великой княгиней Ольгой Александровной, младшей дочерью императора Александра III, когда работала секретарем общественной эмигрантской организации и устраивала выставку русско-канадских художников.
Первым мужем Ольги Александровны был принц Петр Александрович, Герцог Ольденбургский, с которым она рассталась в 1915 году, выйдя замуж по большой любви за офицера Кирасирского полка Николая Александровича Куликовского. Брак был морганатическим, так как у Николая Александровича не было титула. И Ольга Александровна с ее потомками официально потеряла великокняжеское звание. Развода и разрешения на брак с Куликовским она ждала более десяти лет. От этого брака у Великой княгини было два сына: Тихон и Гурий.
После революции семья Великой княгини смогла эмигрировать в Данию. Они жили во дворце Амалиенборг, а купить обувь детям было не на что. Со временем семья Ольги Александровны смогла купить дом недалеко от Копенгагена, но после войны они были эвакуированы в Канаду: Советский Союз предъявил Дании ноту протеста из-за того, что Великая княгиня Ольга Александровна помогала «врагам народа».
В Канаде Куликовские поселились в деревне Кукевилл, рядом с Торонто. Мария Михайловна вспоминает, что Ольга Александровна отличалась необыкновенной простотой, доступностью и демократичностью. Она любила копаться в своем саду и была буквально черной от загара. Ольга Александровна уважала русские обычаи, посещала церковь и отмечала православные праздники.
Мария Михайловна вместе с другими русскими эмигрантами не раз помогала Великой княгине в трудную минуту. Вспоминает, как однажды из Лос-Анджелеса к Ольге Александровне она привозила Веру Константиновну, дочь Константина Константиновича Романова (К.Р.). Они болтали, вспоминали именитых особ. Марии Михайловне было все так интересно, так хотелось послушать, но … «Холодильник был пустой, посуда не мыта, — вспоминает она, — надо было заняться этими делами».
Старший сын Великой княгини Ольги Тихон, родившийся еще в России, тоже увлекался живописью. Младший Гурий рано умер от разрыва сердца. Оба сына были женаты на датчанках. Брак Тихона оказался неудачным, и после развода он женился на венгерке Ливии, от которой имел дочь Ольгу, проживающую теперь в Канаде с мужем и четырьмя сыновьями. После смерти этой жены он увлекся приехавшей из Сербии русской эмигранткой — Ольгой Николаевной. Она вышла за него замуж и вела себя как член царской семьи. Взяла фамилию Романова-Куликовская и после смерти мужа стала ездить в Россию как Великая княгиня. Открыла фонд, через который поставляла в Россию медицинское оборудование (кровати, зубные кресла).
Перед смертью Великой княгини Ольги сын не смог забрать ее из больницы. Старые друзья: гвардейский офицер, капитан Мартемьянов, его жена и дочь Галина — предложили ей поселиться у них, где могли бы заботиться о ней. Это была скромная квартира над салоном красоты в одном из беднейших кварталов Торонто. Но все же последние дни Великой княгини прошли в теплой, семейной обстановке.
Когда хоронили Ольгу Александровну, в карауле у гроба стояли потомки офицеров 12-ого Ахтырского полка, шефом которых она стала еще в 1901 году.
В Канаде Мария Михайловна работала в банке и в университете, а вечерами занималась, чтобы получить университетский диплом. Когда освободилось место, она поступила в бюро переводов в Правительстве провинции Онтарио в качестве многоязычного переводчика. Со временем стала руководителем отдела, что дало ей возможность получать хорошую пенсию.
Мария Михайловна пригласила нас на ланч в самый знаменитый ресторан Торонто — вращающуюся башню, из окон которой открывался потрясающий вид на весь город и озеро Онтарио. В ясный день с этой башни можно увидеть Рочестер, где живут ее брат Павел и племянница Маша со своей семьей. Она настояла, чтобы мы оставили свою машину и поехали с ней: «Мне легче парковаться в центре, знак «инвалид» помогает». Недавно перенесенные операции по замене суставов обеих ног ее нисколько не смущали. Мы посмотрели университет, где она проработала много лет, и ее православный храм в Торонто. Русские прихожане любят этот храм, по воскресеньям устраивают в нижнем этаже общие обеды, в приготовлении которых участвуют все по очереди.
Она лихо гнала по улицам Торонто, рассказывая о Великой княгине, показывая достопримечательности и свои любимые места. Только иногда, очаровательно зажав рот рукой, вскрикивала: «Все, больше нельзя болтать! Проскочим поворот!» Мария Михайловна напоминала нам озорную девчонку, которой все нипочем: сесть за руль после бокала шампанского или коктейля Манхеттен, мчаться, обгоняя всех по городу, и при этом взволнованно рассказывать историю своей жизни.
Спустя месяц, когда я вернулась домой и позвонила в Сидней Анне Барнс, чтобы передать приветы от ее близких родственников с далекого Северо-Американского континента, в очередной раз восхитилась этой семьей. Анна в свои 92 года была бодра и в хорошей памяти. Но когда я спросила ее о здоровье, она немного посетовала: «Я в этом году начала ощущать, что старею. Ноги стали не те. А ведь так хочется танцевать!».
Нина Анисъкина
ректор Академии Пастухова
Россия, Ярославль