В 1918 году, после ареста, чуть было не кончившимся расстрелом (это было время убийства Урицкого) и после неудачной попытки бегства в Финляндию, для того, чтобы хоть как-нибудь «упрочить» свое положение, я попросил моего товарища по консерватории, милейшего и талантливейшего Артура Сергеевича Лурье, взять меня на работу в музыкальный отдел Наркомпроса.
О Рюрике Ивневе я слышал, что он заделался большевиком и «заведовал где-то там провиантами»… И вот, не то в 1919, не то в 1920 году, я поехал в Москву на съезд по реформе музыкального образования.
В последний день съезда я на улице встретил Рюрика Ивнева. Мы друг другу искренне обрадовались. Он меня уговорил остаться на один день после съезда. Так как тогда всё было сложно, особенно путешествия, он обещал мне устроить удобный проезд, в индивидуальном порядке, помимо группы, приехавшей на съезд. Таким образом, мы провели с ним день и вечер вместе. Он тогда был занят организацией группы имажинистов. Мы пошли в какое-то кафе поэтов. Там можно было пить вино. Мы встретили Есенина и Мариенгофа. Но перед ними я, конечно, боялся начать разговор о «переходе» Рюрика к большевикам.
Уже гораздо позже, вечером, мы очутились с ним в какой-то странной пустой квартире. В комнате не стояло ничего, кроме двух стульев и некрашенного столика. С потолка на шнурке свешивалась электрическая лампочка без колпачка. После грязных умирающих улиц мы попали в эту пустую и странную комнату. Здесь я начал упрекать его, что он, считавший себя «церковником», теперь служит Антихристу. «Нет, нет, ты ничего не понимаешь. Они — настоящие христиане. Эта бедность Христова. И муки тоже Христовы…» И так далее, и так далее в этом роде. Это был какой-то младенческий, юродивый бред самооправдания. И чувствовалось что он сам себе не верит. Потом уже гораздо позже, когда много было выпито вина, он начал читать стихи. И так как стихи заговорили о совсем других «причинах»:
И я отравлен жалом свободы,
Чума запахнулась в мои уста.
Как государства и как народы
Я отвернулся от креста.
Но мертвый холод всё бьется, бьется
В костях, как пойманная мышь.
Кто от креста не отвернется
Тот будет голоден и наг.
А неба черного широкий бак
Морозом мрамора в лицо мне дышит.
Здесь о своих переживаниях говорит не Рюрик Ивнев, а ловкий чиновник Михаил Александрович Ковалев. Но потом были стихи, где опять кричала юродивая, сатанинская и полусвятая душа Рюрика Ивнева. Уже когда рассветало, он прошептал: «Послушай, ты всё поймешь…» и цепкими бледными пальцами он обхватил кисть моей руки:
Как сладко слышать и больно
Тугие шаги убийц.
В крови их тонкие руки
И губы у губ моих.
Как сладок животный их запах
Вкус крови и соли, и сна;
Чего еще Господи надо
Душе закаленной моей?
Не розою-ль темная язва
В мозгу моем диком горит
И смрад моих чувств и желаний
Не кажется-ль легче вина?
О темной, шершавой веревке
Убийц крутодушных прошу,
По смерти позорной и смрадной
В позоре и смраде томлюсь.
Его пальцы всё сильнее и сильнее обхватывали мою кисть. В сером свете утра они казались желто-мертвыми. Его глаза всё пристальнее смотрели на меня и казались совершенна безумными. Чувство невыразимой жути охватило меня, точно я прикоснулся к полуразложившемуся трупу: «Зачем я здесь, зачем я здесь» звенело у меня в голове. И вдруг кто-то моим голосам равнодушно сказал: «Вы пишете очень интересные стихи, но зачем брать такие ужасные темы?» Это произвело на него отрезвляющее впечатление. Он разжал свои пальцы. «Не понял?». «Не понял».И опять, как тогда в Петербурге, единственным моим желанием было уйти и больше никогда его не встречать…
Когда я сходил с лестницы, я услышал, что он гонится за мной. Я остановился. Неужели еще не всё кончено? Но предо мной стоял корректный и вежливый чиновник М. А. Ковалев.
«Я позабыл вам передать билет и пропуск в специальный вагон». Оказывается он тогда заведовал пропагандным поездом имени Луначарского и имел большие связи в железнодорожном ведомстве. На следующий день он пришел провожать меня на вокзал и даже принес необычайную в те времена редкость — коробку «настоящих» сливочных помадок, а к ней был прилеплен конверт. Я ехал в одном купе с Александрой Чеботаревской, сестрой Анастасии Николаевны, жены Сологуба. Рюрик Ивнев казался усталым, поникшим, печальным. Он передал мне коробку, поздоровался с Чеботаревской и ушел, как-то сутулясь, маленькими, семенящими шагами — в умирающие улицы Москвы. Так уходил в петербургские туманы «чудак Евгений».
В вагоне Чеботаревская раскладывала какие-то кульки и «щебетала»: «Вот везу своим (Сологубу и А. Чеботаревской) гостинцы. Сестра хочет того и другого, Федор же Кузмич говорит, «а мне фунтик сахара».
Я распечатал конверт — там был листок, на котором было написано:
Как всё пустынно. Пламенная медь.
Тугих колоколов язвительное жало,
Как мне хотелось бы внезапно умереть,
Как Анненский у Царскосельского вокзала.
И чтоб не видеть больше никогда —
Ни этих язв на человечьей коже,
Ни эти мертвые пустынные года
Что на шары замерзшие похожи.
Какая боль. Какая тишина.
Где ж этот шум когда-то теплокровный?
И льется час мой, как из кувшина
На голову — холодный, мертвый, ровный.
Это была моя последняя встреча с Рюриком Ивневым. Я скоро уехал из страны Советов. В конце двадцатых годов, не помню, от кого, я услышал, что он был полпредом в Персии. Приблизительно в это время мне попался в руки его роман «Открытый дом», произведение советско-бульварного характера, в котором не было никаких откликов прежнего Рюрика. Первый его роман «Несчастный ангел» вышел в свет еще до революции и, несмотря на многие технические промахи, был тесно связан с поэзией «юродивого Рюрика» и присущего ему своеобразного, немного извращенного очарования. Очевидно, чиновник победил поэта и Рюрик, как поэт и писатель, заглох, как и всё со временем заглохло в душном воздухе социалистического рая.
Рюрик Ивнев прочно забыт. А между тем, как много настоящей поэзии бродило в этой больной и странной душе. Может быть, в ней было больше подлинной поэзии, больше взлетов и падений, чем в гладких строках многих прославленных поэтов. Да ведь и Кузмина начинают уже забывать, а ведь он создал эпоху в истории русской поэзии и был одним из лучших мастеров стихотворного творчества. Но всё больше и больше сгущается атмосфера поэтической глухоты. Вспоминать незачем. Да и кому вспоминать?
Автомобили устремляют в темноту сумасшедшие глаза…
Примечание:
[1] Артур Винцент Лурье (1892-1966) — российско-американский композитор и музыкальный писатель, теоретик, критик, один из крупнейших деятелей музыкального футуризма и русского музыкального авангарда XX столетия.
[2] Александра Николаевна Чеботаревская (1869—1925) — переводчица, автор литературных и художественных критических статей. Старшая сестра писательницы Анастасии Чеботаревской